Убей фюрера, Теодор - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
Бледное лицо Паре, от переживаний или потери крови из ран, белеет ещё больше.
– И что тогда?
– Превратитесь в кусок мяса, пока не умрёте. Ваш человек в РСХА погибнет в любом случае. Вопрос только в одном – займёт его поимка несколько часов или сутки.
Связному я давал на вид лет сорок, может, сорок пять. Он стареет на глазах.
– Гестапо – это кошмар… Я знаю. Не вынесу. Есть другой выход?
– Да. Не буду лгать, я конечно же не отпущу вас с благодарностью за сотрудничество, просто отправлю в лагерь. Они бывают разные. Не курорт, само собой, но гарантированно доживёте до победы, залечите раны. Там решим вопрос окончательно. Щедрая плата за небольшую экономию наших сил, не находите? – шеф выдерживает секундную паузу и рубит сплеча. – Кто такой В.Л.?
– Вилли Леман, оперативный псевдоним Брайтенбах. Связь утеряна с начала войны.
Я знаю Лемана! Помню его. Массивный обрюзгший мужик из контрразведки гестапо.
Мысли проносятся в голове вихрем. Когда Шелленберг служил в четвёрке, Леман был в его подчинении. Под ударом оба – и Мюллер, и сам Шелленберг! Какой будет скандал, если выплывет, что у них под носом трудился британский или американский агент…
Оберштурмбаннфюрер быстрее меня соображает, что нужно задать вопрос о принадлежности к разведывательной конторе. Паре без запинки признаётся:
– НКВД СССР!
Твою ж мать… И ещё раз туда же. Спасибо, что шеф впился в клиента и не видит, в каком я шоке.
– …Я – Роберт Барт, член немецкой компартии, – продолжает откровенничать раненый. – Дезертировал из вермахта, перешёл линию фронта к русским.
– Кому адресовано второе письмо?
– Не знаю. Ожидал дополнительные указания.
– Как?
– Через парижского товарища из Сопротивления.
Предатель диктует адрес парижанина, а я лихорадочно считаю время. Если гестапо или разведка СД затеют игру, инсценируя успешный контакт Барта с Леманом, из Москвы придёт сообщение, что Валленштайн и есть второй адресат. Сколько дней в моём распоряжении? Нужно подготовить чистый отход к англичанам, вытащить Элен…
– …На сегодня достаточно, Роберт. Оставляю вам ручку и бумагу. Буду весьма признателен, если опишете всё, что узнали в России о разведке. Вред от вашего дезертирства не столь велик, как помощь в борьбе с их шпионами. Надеюсь, вы сделали наконец правильный выбор.
Выйдя из допросной, Шелленберг мчится как на пожар.
– К Мюллеру! – когда мы проскакиваем очередной коридор, с торца украшенный бюстом фюрера, и больше нет никого, торопливо разъясняет: – В играх с гестапо я получил козырь. Но ходить с него не могу. Придётся сбросить его в отбой на глазах Мюллера.
– Вы этим расстроены, шеф?
Он медлит с ответом, и коридор кончается.
– Нет! – Шелленберг начинает задыхаться, его физическая форма оставляет желать лучшего. – Слишком легко сдался этот красный.
– Зато сэкономил нам время и силы.
Он тормозит столь неожиданно, что я по инерции проскакиваю вперёд.
– Скажите, Валленштайн, в вашем баронском замке были охотничьи угодья?
– Нет, герр оберштурмбаннфюрер. Тот замок чуть больше салона «Хорха».
– Тогда вам не понять. Вы не охотник, а добытчик-промысловик. В вас нет азарта. Здесь же на редкость увлекательная охота! На самого хитрого и опасного хищника – на человека.
Понятно, отчего землисто-жёлтое лицо Шелленберга, страдающего печенью, вдруг порозовело. Он накручивает себя перед охотой на самую опасную дичь Берлина – начальника гестапо.
– Что срочного? – гундосит бригаденфюрер вместо приветствия. – Опять нужна помощь?
Шелленберг красноречиво молчит, и Мюллер выгоняет из кабинета двух офицеров, я же остаюсь, к явному его неодобрению.
– Наш сотрудник взял русского связника. Гауптштурмфюрер, доложите коллеге обстоятельства дела.
Первый укол. Шеф невзначай уравнял меня, ординарного клерка, с гестаповским генералом, объединив нас в расплывчатую категорию «коллег». Пока их диалог не перерос в дуэль, торопливо кладу на стол расписки.
– Подпись Лемана, советского агента по кличке Брайтенбах.
В трёх словах рассказываю историю провала связника и почтительно умолкаю.
– Кто ещё знает?
– Мы трое, – заверяет Шелленберг. – Мы только из камеры.
– Вы, молодое дарование, воздержитесь от откровений с дядюшкой.
– Да, герр бригаденфюрер. Но, должен заметить, он всегда в курсе главных операций. Я не один, кто стучит.
Мюллер оттягивает пальцем ворот форменной рубашки, будто галстук вероломно решил его задушить, и раздраженно крутит головой. Потом вскакивает, чтобы нервозно пробежаться к окну, декорированному, как и все кабинеты правительственных служб, плотными чёрными шторами. Ночью нельзя без светомаскировки.
Мы терпеливо ждём окончания его телодвижений. Гестаповец лихорадочно ищет выход. Я робко встреваю.
– Разрешите? Сначала отработаем Лемана. Вдруг это русская провокация?
Мюллер явно хотел бросить резкость, но сдерживается, злобно сверля взглядом. Конечно, первое ведро навоза на голову достаётся вестнику, принесшему дурную новость.
– Естественно. Но мы должны знать, как действовать, если ваша дикая версия подтвердится.
И тут вступает Шелленберг. Наверно, именно это он имел в виду, когда говорил о сбросе козыря.
– Официальный ход давать нельзя. Главное, чтобы Гиммлер не узнал.
Мюллер, не предложивший нам присесть, приближается к моему шефу вплотную. Руки за спиной, сапоги широко расставлены, морда с выпяченной челюстью – ни дать ни взять полицай Веймарской республики перед разгоном демонстрации. Шелленберг нехорошо скалится. В этот миг они чрезвычайно похожи, два поджарых, коротко стриженных хищника, стареющий и молодой, низкий и высокий.
– Позже ты не сможешь меня шантажировать, Вальтер. Гиммлер не простит, что ты скрыл от него русского шпиона в РСХА.
– Не собираюсь. В следующий раз, когда приготовите козни против моего управления, вспоминайте этот мартовский день.
Мюллер вторично дёргает многострадальный воротник. Рука с короткими волосатыми пальцами тянется к телефонной трубке.
– Я отправлю Лемана к вам. Возьмите диктофон. Если признает… не хочу его видеть.
Шелленберг кивает. Без слов ясно, что завершение операции ляжет на мои плечи, чтоб не расширять круг осведомлённых.
Около семи вечера Леман идёт к нам на Принц-Альбрехтштрассе, я встречаю его у входа и усаживаю в «Хорх».
– Что за спешка, гауптштурмфюрер? Почему просто не отдали дело в гестапо?
Он, равный мне по званию, держит себя как большая шишка. Неудивительно, Леман руководит самым важным подразделением в контрразведке, многие годы на хорошем счету. Насколько я успел узнать, претендует на кресло главы всей контрразведки гестапо, если его нынешний хозяин, Хуппенкотен, отправится на повышение. Да с такого агента любое шпионское ведомство обязано пылинки сдувать!
– Вы сами должны это увидеть.
Я выруливаю в сторону Мюллерштрассе. Нам предстоит недлинная дорога к лесочку на пути Хеннигсдорф. Леман с кислой миной поглядывает на тёмные витрины магазинов. Сыро, с неба сыплется мокрая пакость, оседая на ветровом стекле. Британцы вряд ли прилетят, но зажигать городские огни никто и не подумает.
Он ещё ни о чём не подозревает, только сердится на лишнее отвлечение от повседневных дел. Мясистая нижняя губа брезгливо оттянута. От Лемана остро пахнет – одеколоном, подмышками и чуть-чуть коньяком.
Я проезжаю африканский квартал со странными названиями улиц, память об утраченном колониальном прошлом. Сзади начеку Маер. Наш пассажир вновь проявляет нетерпение.
– Что я должен увидеть?
Небрежно кидаю ему на колени расписки.
– Русский ехал на встречу с агентом Брайтенбах.
– Вот дерьмо…
По моему сигналу Маер наваливается сзади, вытаскивает у Лемана пистолет.
– Не буду унижать вас обыском. Просто возьмите наручники из перчаточного ящика, наденьте, и поговорим.
Он подчиняется, ещё не в силах осознать до конца, что произошло.
– Кого же они
