Убей фюрера, Теодор - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
Он сам перетаскал чемоданы в мансардную комнатку Элен, стараясь не подавать виду, что возмущён убогостью условий. Она перехватила его взгляд.
«Надеюсь, тоже думает – зато не в концлагере. Интересно, у него хоть иногда совесть болит? Если есть совесть».
– За вещи спасибо. Это всё?
– Нет. Задержал твои двести марок.
– Пенсия от гестапо… Просто мечта.
Он отсчитал купюры.
– Нет, из моего оклада. За время командировки вот – накопилось.
Источник скудного золотого дождя прояснился, но легче не стало. Деньги во искупление его предательства? Но отказываться невозможно, не сядет же она на шею Кёлерам!
Вольдемар прислушался. Снизу донёсся отголосок перебранки. Похоже, предстоит очередной вечер шнапса и воздушных стенаний.
– Часто так?
– Нет. Спиртное ограничено.
– Ясно… Надо поговорить. Не темно ещё. Прогуляемся?
Она даже не стала ёрничать – это твоя просьба или приказ СС. Попросила выйти, чтоб переодеться.
Раньше офицер привозил ей что-то новое из каждой командировки, особенно во Францию. Сейчас – только ранее купленные вещи.
– Прекрасно выглядишь. Затворничество в глуши идёт тебе на пользу.
Неуклюжий комплимент Вольдемар отвесил на улице, за что получил в ответ целый взрыв эмоций. Слишком многое накопилось, слишком долго, и хрупкая плотина английской сдержанности прорвалась извержением.
– Предлагаешь тебя благодарить, что я здесь ошиваюсь? Что попользовался с удовольствием и перед начальством отчитался? Что заставил меня и дядюшку подписать эти ужасные бумаги? Да ты самый настоящий…
Наверно, потом ей должно быть стыдно. Есть вещи, что молодая леди не имеет права высказывать ни при каких обстоятельствах. Её спутник испортил половину удовольствия от скандала, ничуть не отреагировав на выпады. Он просто промолчал. Потом добавил:
– В основном ты не ошиблась. Но многого не знаешь.
Во время длинного монолога он ни разу не поинтересовался, хочется ли ей слушать дальше. Даже не поглядывал в сторону Элен. Похоже, в большей степени говорил для себя. Как на исповеди.
Про задание сблизиться с Колдхэмами. Про то, что не смог остаться равнодушным к объекту оперативной разработки, ограничить отношения интимно-деловыми. Про Польшу и Украину, про девочку Катю с бездонно-голубыми глазами, в нарядном огненно-красном платке. Про бесконечные траншеи, наполненные телами евреев и не только. Ещё заподозренных в сочувствии к коммунистам, военнопленных. А также стариков и неполноценных детей, считающихся бесполезным балластом для Великого рейха.
– Помнишь, я дарил тебе что-нибудь из каждой командировки? Оттуда привёз только это.
Фонари не горели – война. В тусклом вечернем свете Элен рассмотрела кривой жёлтый шарик. В руке он оказался неожиданно тяжёлым.
– Что это?
– Золото. Сплющено молотком для компактности. Кольца, серьги, зубные коронки, некоторые – с остатками зубов.
Она вскрикнула. Шарик упал и покатился по мерзлым булыжникам мостовой.
– Больше не присылай мне денег…
– Повторяю – они из денежного довольствия.
– Но как ты мог?
Голос её дрожал – от холода и от возмущения.
– Чтобы не выделяться. Помнишь про украинскую девочку в Луцке? Я её мог в два счёта вытащить. Но не рискнул. Все офицеры айнзацгруппы стремятся как можно больше народу запихнуть в расстрельный лес, а я старался бы выручить расово неполноценную. Аналогично с дележом награбленного золота, что не успели внести в реестр. Если бы я не брал, остальные бы решили: хочет быть чистеньким и настучать начальству. Все шансы, что меня настигла бы шальная «партизанская» пуля. В айнзацкомандах нет морали.
Он подобрал трофей.
– Золото – это деньги, сила. Я не могу потратить его на себя или на тебя. Но на другое…
– Какое «другое»? Что ты ещё хочешь натворить?
Пафос возмущения схлынул, осталось омерзение. Как она могла сосуществовать с чудовищем, делить ложе, доверять ему, строить иллюзии?
– Понимаешь, если бы я сбежал из айнзацгруппы, например, просто дезертировал бы к партизанам или перебрался к русским через линию фронта…
– Тебя бы расстреляли.
– Да. И за дело. Но Рашу на моё место дали бы другого офицера СС, менее чистоплюйного, и он охотно бы выполнил эту же работу. Я хочу сделать такое… Не знаю. Словом, что никто кроме меня не сделает, – он неожиданно повернулся. – Можешь написать дяде?
– Конечно! – она пожала плечами, наслаждаясь ощущением дорогой шубки, чей воротник деликатно касался щёк, а не царапал наждаком. – Раз в месяц пишу, под диктовку гестапо. Сама пробовала…
– И была изловлена на почте с первым и последним предупреждением. Знаю. Я отправлю не по линии гестапо. Опущу в ящик в нейтральной стране. Адрес поставь родителей или каких-то знакомых.
Она с трудом поверила.
– Что писать-то?
– Что хочешь. Только обязательно вложи записку маркизу, напомни ему про наш последний разговор в Германии. Он сказал: однажды ситуация изменится. Так вот, она изменилась.
– И всё?
– Он поймёт.
– Нет! – она встала среди улицы и воткнула руки в бока. Случайный зевака, чуть не налетевший на парочку, обошёл по большой дуге. От Элен исходили такие эманации, что, кажется, могли бить молнии.
Вольдемар воззрился с недоумением.
– Почему?
– Мне чертовски надоело, что ты меня используешь. Причём вслепую. Что значит «изменилась»? Что вообще происходит?
Он убедился, что прохожий достаточно далеко.
– Радио слушаешь? Вермахт осуществил «стратегическую перегруппировку войск под Москвой».
– Краем уха. Это важно?
– Ещё как! Русские не сдались! Врезали им по… – Вольдемар добавил странные слова, явно подхваченные из восточного вояжа. – Группа армий «Центр» отброшена километров на двести от Москвы.
– Офицер СД в восторге от поражения немецкой армии? Я уж не знаю, что от тебя ждать.
– …И это не всё. Одиннадцатого декабря фюрер имел смелость объявить войну Соединённым Штатам. В общем, это повторение предыдущего сценария. Против рейха объединился почти весь мир, союзников кот наплакал. Вот что означает – ситуация изменилась. Я не желаю сдохнуть за компанию с нацистами.
«Что же для него важнее – не остаться с проигравшей командой или искупить вину за преступления в Украине?» Нет доверия и откровенности, чтобы спросить прямо, пусть он сегодня честен более, чем в довоенном Берлине. Элен вздохнула.
Беседуя, они дошли до центра. Впереди маячила массивная глыба Кафедрального собора.
– Ты остановился в гостинице?
– Да. С видом на Эльбу. Но разглядывать некогда – рано утром уеду в Берлин. Скоро шесть вечера, тебе пора домой. Провожу. Заодно напишешь дяде.
– Хорошо…
Решимость держаться жёстко вдруг бесследно улетучилась. Слова, обидные и горькие, вывалены на его голову. Что в самом деле изменилось? Он как выполнял, так и выполняет задание СД, но изо всех сил старается ради неё. Действительно страдает. Готов перейти на другую сторону. На правильную. Сейчас получит письмо, уедет… И всё. Так нельзя!
– Вольдемар! Меня не накажут за нарушение режима, если отправлюсь к тебе в гостиницу?
Глава 13. Связной
Малосведущие люди представляют службу в контрразведке, да и в разведке тоже, как большое приключение, включающее погони, задержания, перестрелки, изнурительные допросы в пыточных подвалах. Хотя моё знакомство с абвером началось именно с последнего пункта, совсем немного дней за эти годы было насыщено действием.
Служба преимущественно состоит из переваривания огромного количества информации. Я, как двойной агент, фильтрую её с точки зрения нужности для СД и МИ-6. Соответственно, мне вдвое труднее.
Листаю донесение французской резидентуры. В поле
