Убей фюрера, Теодор - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
Стою фонарным столбом. Потом беспомощно оборачиваюсь к «Штоверу», где засел бригаденфюрер, утром вещавший, что нельзя обижать лояльных туземцев по примеру Мейзингера. Он занят более важными делами, чем судьба отдельно взятой унтерменши.
Ко мне подскакивает дородная дама с засохшей семечной шелухой на нижней губе.
– Пан офицер! Це ж не жидовка. Це Катя, вона наша!
– Мутер? – признаваться в понимании мовы мне нежелательно.
– Не! Не мама, сусидка я. Катя, дивчынка! Пидемо до мамы!
Она хватает девочку за руку и тащит за собой. Зондер вскидывает винтовку, но я ему делаю знак: не нужно, всё в порядке.
Хоть одну живую душу спас… Возвращаюсь к машине, коротко пересказываю генералу причину инцидента. Он кивает и углубляется в бумаги на пару с Блобелем. Это занимает не более минуты. Бригаденфюрер считает, что нам необязательно наблюдать апофеоз «исправления», можно ехать. Огрехи в организации процесса очевидны уже сейчас.
Я последний раз оборачиваюсь к колонне живых мертвецов и заношу ногу, чтобы вскарабкаться на сиденье «Штовера». И опускаю ногу на землю.
Что-то происходит между Катей и её спасительницей. Слов не разберу, но девочка не желает с ней идти. Вырывается, пытается бежать ко мне… Девочку грубо, точно шелудивого котёнка, ловит унтер из зондеркоманды и швыряет в еврейскую толпу. Катя ревёт. Её обнимает и успокаивает пожилая еврейка. Кумачовый платок теряется среди чёрно-серых фигур.
Успеваю сделать только шаг, локоть сжимают сильные пальцы.
– Не нужно, герр гауптштурмфюрер! На нас смотрят. Если броситесь выручать её, это наверняка отметят.
И занесут в секретную часть личного дела. Дьявол! Чувствую, что вспотел не хуже Раша. Проклятый Маер прав. Пусть он сто раз нарушил субординацию, но уберёг меня от потери лица. Ценой одной детской жизни.
На окраине Вульки мечется тётка в красном платке из такой же кумачовой ткани. Наскакивает на милиционера: куда увели евреев? Тот неопределённо машет в сторону лесочка. Баба стремглав несётся к соснам, смешно подбрасывая ноги в коротких чёрных сапожках. Где ж ты, такая резвая, была два часа назад?
Успела она туда или не успела, не знаю. Очевидно, нет. Скоро из лесу доносятся трели пулемётов. Их сменяют отдельные хлопки выстрелов, зондеры добивают подранков. Потом пустят в расход евреев, что засыпали общую могилу, тех, в свою очередь, закопают милиционеры.
– …Бардак! Целый день, но ликвидировано всего триста! В одном Луцке их десятки тысяч, а нужно отработать миллионы! Местные саботируют наши приказы! – разоряется Раш. – Придётся создавать гетто, где содержать евреев до окончательного исправления.
Шеф мыслит глобальными категориями, а перед моим внутренним взором стоит чумазое детское лицо с конопушками и двумя дорожками слёз.
«Дядько солдат! Я мамку потеряла!»
Глава 12. Ситуация изменилась
Сорок первый год приближался к концу. К зиме Элен постепенно свыклась с униженным положением. Город Магдебург, примерно в сотне миль к западу от Берлина, был почти не тронут войной. Сюда на правах домашней прислуги родовитую англичанку определило Гестапо. Мелкий рыжий эсэсовец, что занимался допросами и отправкой в ссылку, прямо намекнул: он в курсе её интрижки с Валленштайном и не прочь заменить его, пока гауптштурмфюрер в длительной командировке. На отказ не обиделся и расхохотался.
– Ещё больше ценю Вольдемара! Везунчик, если женщина, которую он предал, арестовал и отдал на съедение гестапо, хранит ему верность и ждёт.
Тем самым Фишер подложил фон Валленштайну мину замедленного действия. Нет сомнения, вернувшись с Восточного фронта, тот наверняка хоть раз навестит узницу. И отгребёт полные штаны благодарности.
С первой недели и раз в месяц молодая леди получала денежный перевод в двести марок, от кого – неизвестно. Продуктовые и вещевые карточки ей выдавал местный лейтер, на него же было возложено наблюдение. Поэтому Элен не отягощала существование Хельмута и Зельды Кёлер, скорее квартирантка, чем домработница. Привлечь её к помощи по хозяйству было столь же проблематично, как заставить арабского скакуна тащить плуг.
Омрачали жизнь тяжкие дни, когда глава семейства перебирал шнапса. Он потерял ногу во время боя над Ла-Маншем и начинал дико орать на «английскую сучку». Впрочем, куда больше он злился не на истребительное командование РАФ, чей неизвестный пилот прошил его «Юнкерс», а на бюрократов из Люфтваффе.
– Сволочи! Дерьмо собачье! – поток проклятий прерывался только для очередного глотка. – С-сукины дети! Вот англичане… Они кто? Трусы островные! Но у них Бадер летает! На истребителе! Без обеих ног! А я? Почему я должен сидеть дома, на инвалидной пенсии?!
– Бадера сбили, он в нашем плену… – однажды пробовала урезонить его Зельда и едва увернулась от метко брошенного костыля.
Надо признать, в Элен никогда не летели тяжёлые предметы. Одноногий не считал её годной для таких забав. И ни разу не приставал, не заигрывал, даже если супруга надолго уходила из дому. Англичанка представлялась бывшему штурману получеловеком, потому что у Зельды мяса раза в два больше и выпирает оно где надо. У приживалки едва намечено, как у школьницы… Тьфу! Любителю объёмных прелестей было не важно, что очертания супруги слишком напоминают геометрические фигуры угловатых форм.
Единственное, что Элен делала полезного, так это ухаживала за садом, за цветами на клумбах. У неё на садовничество хватало сил, благо кусок земли вокруг двухэтажного домика Кёлеров на краю города был невелик. Однажды, когда сгребла последние сухие ветки, то обнаружила, что и эта работа закончилась до весны. Всё общение сведётся к выслушиванию брюзжания инвалида и кудахтанью его супруги под аккомпанемент берлинского радио. Быть может, на Рождество приедут сыновья. Младшего шлифует гитлерюгенд, старший в училище Панцерваффе. На фоне убийственно однообразных будней это настоящее событие. Девушка как мантру повторяла про себя, что её положение несравнимо лучше, чем в концлагере.
Гестапо не выпускало её из виду. Регулярно она навещала кабинет местного чина тайной полиции, и он с чрезвычайно важным видом заполнял бланки о беседе с поднадзорной. Выходила от него с дрожью в коленях, ожидая водворения в камеру или… В общем, готовясь к любому повороту судьбы не в лучшую сторону.
Вдобавок тёплая одежда хранилась в квартире Валленштайна в Берлине, столь же недостижимая, как в Лондоне. Конечно, с помощью Зельды Элен добыла себе странного вида тёмное пальто, годящееся только для сохранения тепла. Оставалось радоваться, что кроме Кёлеров и полиции у неё нет здесь знакомых. Увидели бы дочь лорда и племянницу маркиза в таком наряде – не узнали бы. Во время прогулок по городу предпочитала поднимать большой бесформенный воротник.
– Элен!
Она вскинула голову. Около её пристанища блестел массивный передок «Хорха» с берлинскими номерами. Владелец авто собственной персоной привалился к крылу.
– Здравствуйте, герр гауптштурмфюрер. Приехали ещё раз меня арестовать? – она скользнула взглядом по штатскому кожаному пальто. – Но, быть может, я ошибаюсь. За раскрытие британской шпионской сети вас наверняка повысили в звании.
Он отрицательно мотнул головой и вытащил из багажника объёмистый чемодан.
– Здесь всё твоё зимнее. Там ещё два с вещами. Меня так быстро кинули в Россию, что не успел проследить.
С гордо вздёрнутым носом Элен двинулась к калитке. «Здесь всё твоё…» И так понятно, но зачем лишний раз подчёркивать, что он не желает её возвращения в берлинскую квартиру?
Увидев инвалида, Вольдемар вытянулся и выбросил руку вперёд.
– Хайль! – ответствовал Хельмут
