Приказано молчать - Геннадий Андреевич Ананьев
– Обогревайся, давай. Ишь, дрожишь, как лист осиновый.
Отхлебнув несколько глотков, Дерябин осовел, размяк, но пытаясь скрыть свое состояние, спросил как мог бодрее:
– Пока пурга, здесь будем, да, товарищ прапорщик?
– Понял, значит. Тогда хорошо. Только тебе за плитой следить придется. Не гож ты на линию. Мы с Илларионычем вдвоем управимся.
– Нет, товарищ прапорщик, – упрямо проговорил Дерябин. – Я тоже смогу…
– Ишь, ты? – словно удивился, словно не ждал этих упрямых слов Ерохин. – Значит, хочешь себя пересилить? Похвально, Аксентич. Похвально.
Круг почета
Застава, на которую я собирался поехать, стояла в центре довольно широкой высокогорной долины, на берегу речки с символическим названием – Токты – по-русски, это место для остановок и привалов. Название такое дали, видно, купцы, водившие здесь караваны верблюдов с парчой, шелком и опиумом. Долина действительно была хорошим местом для отдыха: в рост человека травы, холодная чистая вода, деревья на берегу речки – это был уютный уголок, окруженный хмурыми, скалистыми горами, снег на вершинах которых не таял даже летом. По старой караванной тропе, немного расширив ее, и сейчас доставляют на заставу людей и грузы. До Куш-давана – Орлиного перевала – машинами, а оттуда лошадьми; но иногда, если горы не были закрыты грозовыми тучами или туманом, – на заставу летал самолет или вертолет.
Поездка намечалась на завтра, а перевал для самолета был закрыт. Значит, – на машинах. Я уже рисовал в своем воображении пыльную стокилометровую дорогу по утомительно однообразной степи, представлял, как шофер, когда подъедем к горам, выйдет из машины, постучит носком сапога по скатам, откроет капот и внимательно осмотрит мотор, потом мы будем медленно подниматься все выше и выше по узкой дороге; с одной стороны будут нависать гранитные скалы, с другой – зиять пропасти. Потом шофер останется ночевать в избушке, окутанной туманом, а мы сядем в сырые, холодные седла и осторожно, тихим шагом, ни на минуту не ослабляя поводьев, чтобы не споткнулась лошадь, станем спускаться по узкой тропе вниз. Я даже заранее чувствовал ту усталость, которая будет в конце пути, полное безразличие к окружающему и только одно желание: «Спать, спать, спать».
Едва начало светать, меня разбудил телефонный звонок.
– Куш-даван чистый, – сообщил мне дежурный по отряду. – Синоптики предсказывают хорошую погоду дня на три. Через сорок минут на заставу летит самолет.
К аэродрому я подъезжал перед восходом солнца. Восток розовел узкой полоской облаков, и на их фоне чернели вертолеты, похожие на большущих головастиков, у которых уже начали расти лапы, но еще не отпал хвост. Самолет стоял на взлетной дорожке.
Встретил меня командир экипажа майор Ивченко. Широкоплечий, кряжистый мужчина с черной, коротко подстриженной бородой; взгляд его черных глаз был пронизывающим, неприятным, и, казалось, он был сильно на что-то рассержен.
– Считайте, вам повезло. Долетим за два часа, – сказал майор Ивченко.
Голос его был тоже сердитым.
Самолет набирал высоту, а я смотрел через иллюмитор на розовую полоску облаков; облака все ширились и приближались; теперь они были сбоку, на уровне нашего самолета, и стали похожими на огромное розовое море с неподвижными вспененными волнами; а берег этого моря был изрезан бухтами самой невероятной формы.
Наблюдал я за этой удивительной игрой красок до тех пор, пока не взошло солнце и облака стали серыми, самыми обычными облаками. Я стал смотреть вниз.
Степь постепенно изменяла свой вид, бугрилась, зеленела, все чаще стали попадаться стога сена. Вот впереди, между стогами, показался невысокий конусообразный холм. Чья это могила: полководца или почетного воина, захватчика или защитника родных степей, а может, богатого купца, так и не доехавшего до дома из далекой страны – часто встречаются в степи такие холмы, и о многих из них рассказывают интересные легенды; быть может, есть легенда и о том, как появился этот холм и кто покоится под ним?
Самолет вдруг плавно накренился, сделал круг, помахал крыльями и пошел круто вверх. Для кого этот круг почета, кого приветствовал летчик? Я не заметил ни одного живого существа, не увидел каких-либо построек. Под нами бугрились все те же стога сена и возвышался могильный холм.
Самолет летел над горами совсем низко; таинственные и величественные ледники, глубокие ущелья с клочками спрятавшегося от солнца тумана, и скалы – коричневые, острые, как зубы чудовища; между этими скалами медленно ползла грузовая машина, похожая на черепаху. Дико и красиво, красиво своей неприступной суровостью…
Началась «болтанка». Не отрывая взгляда от иллюминатора, я старался осмотреть и запомнить все, что можно было увидеть через небольшое круглое стекло, но мысли мои все же были там, в степи, где самолет сделал круг почета; меня интересовал вопрос: кого приветствовал летчик? Ответить на него мог майор Ивченко. Я хотел было встать и пройти в кабину летчиков, чтобы расспросить майора, но передумал и решил задать интересующий меня вопрос после посадки, в спокойной обстановке.
Самолет наконец развернулся и пошел на снижение; вот под колесами и земля.
Через несколько минут мы сидели в столовой и пили чай. Я попросил майора рассказать ради чего сделан круг почета. Ивченко улыбнулся. А глаза остались все такими же сердитыми.
– Могилу приветствую. Какого-то тамерлановского вояки, своего самолета и почти свою.
Я ничего не понял: сердитый голос, сердитые глаза и улыбка, улыбка человека, понимающего, что своим ответом он ничего не пояснил.
– А если немного поподробней? – спросил я его и тоже улыбнулся.
– Подробней я еще никому не рассказывал. Только те и знают, кто здесь тогда служил.
– Что ж, придется разыскивать их…
– Настырный вы народ!
Ивченко неторопливо отхлебнул несколько глотков из кружки и неохотно поставил ее на стол:
– Молод я был тогда, а авиация и того моложе. У-2 – лучший самолет на границе. Летал и я на этом тихоходе. Когда сильные морозы, старались в воздух не подниматься – замерзал мотор, и приходилось делать вынужденную посадку.
Застава здесь и тогда стояла. В отряде получили данные, что на заставу готовится нападение. Какая-то недобитая банда намеревалась пройти по ущелью. А связь тогда какая была? Рвалась то и дело. Стояла зима. Куш-даван в снегу, в степи снег. Суток трое на конях ехать от отряда. А если на машинах (две были в отряде) до гор, а через перевал пешком, то суток за двое. Дороги-то в степи были едва проходимы для тех
