Приказано молчать - Геннадий Андреевич Ананьев
– Авксентьевич мое отчество, – поправил Дерябин.
– Заковыристое оно у тебя, как и сам. Не серчай, не так назвал. Да не в том дело. Смотрю я, не сподручна тебе лопата. Бери-ка когти и освобождай провода. По три столба слева и справа.
– Один?! – удивленно спросил Дерябин и, встретившись со строгим взглядом Ерохина, ответил сам себе: – Понятно, товарищ прапорщик. – Взял когти, сунул в карман плоскогубцы и проговорил со вздохом: – Проза жизни. Под смех незабудок взбирается рыцарь на столб…
«Где прыткий, а где… Набекрень мозги, – с сожалением подумел Ерохин. – Обуза на мою шею».
Прапорщик со всеми вместе копал, оттаскивал разбитый столб, подносил и устанавливал новый, наблюдал, как натягивают провода, а сам не переставал думать о Дерябине. Что предпринять, чтобы «мозги вправить»…
Закончили ремонт линии связисты, когда уже солнце перевалило за дальние снежные вершины и все вокруг растворилось в вечерних сумерках.
– По коням! – скомандовал Ерохин и добавив: – На обогревательном переночуем, – направил коня вверх по тропе.
К небольшому деревянному домику, стоявшему поодаль от тропы и служившему пограничникам местом отдыха, подъехали уже заметно. Расседлали лошадей, привязали их к коновязи и, надев им на морды торбы с овсом, потянулись в домик. А Дерябина прапорщик остановил:
– Пойдем-ка, Сергей Аксентич, прогулку совершим. Еще один памятник поглядишь.
Прапорщик пошел вверх уверенно, будто не было непроглядной темноты. Минут через пятнадцать остановился возле невысокого, белевшего в темноте надгробного памятника, похожего на маленький минарет. Заговорил негромко, словно боясь спугнуть вековую тишину:
– Здесь похоронены джигиты. Место это с давних пор называется Хабар-асу. По-нашему, значит, Перевал новостей. Здесь встречались посланцы племен, которые жили в долинах, по обе стороны перевала. Новости друг другу передавали, в гости на празднества приглашали. Аксакалы, старики то есть, говорят, будто дни специальные для этого установлены были. Мирно жили пастухи, но вот враги стали совершать набеги. Через этот перевал и – в долины. Другого-то пути не сыщешь в этих горах. Тогда порешили пастухи пост здесь иметь. По два самых сильных юноши выделять от племени, как связных. Враг идет, они зажигают костер. А сами на коней – и вниз. Обозлились налетчики, что их набеги предупреждают, ночью окружили юрту. Бились джигиты мужественно, но полегли под ударами вражеских клинков. Возликовали налетчики, повскакали на лошадей и, радуясь, что теперь налет их будет неожиданным, понеслись вниз. А один из джигитов, изрубленный, живого места нет, дополз до хвороста и поджег его. Отползти от костра не смог. Сил не хватило. Успели предупрежденные пастухи собраться и встретить захватчиков. Ни один из них не вернулся. А храбрецов джигитов здесь, на месте костра, и похоронили…
– Насколько я понял, те герои-джигиты – родоначальники сегодняшних связистов? – спросил Дерябин.
– Да, – серьезно ответил прапорщик, не заметив иронии в вопросе солдата.
– Ясно. Извечно связист имел большой вес. Я это, товарищ прапорщик, знаю. Только меня извечность та чем может обогреть? Чем? Дух взбодрить? Сил прибавить? Так мне их не занимать. Я же на службу призван. На границу. Автомат я в руках хочу держать. Увлекался в школе радиоделом, верно. Что ж, из-за этого теперь меня – в столболазы? Ведь связь, она тоже разная. К аппаратуре я хочу. К такой, чтобы боязно перед ней было. А тут… Ишь, невидаль: термитно-муфельные шашки, клещи, плоскогубцы, когти и – все. Да, забыл еще блоки с лапками…
– А ты и впрямь деряба, – прервал солдата Ерохин. – Точно народ прозвища давал. Припаяет, точней некуда. Я к чему это. У нас, во Владимире, нытиков всяких в старину дерябами кликали. Не от них ли твоя фамилия идет? А? Ну, ладно, не ломай голову. Пошли.
Много раз после того ночного разговора Ерохин принимался вспоминать свои фронтовые годы, рассказывать о подвигах товарищей. Делал это обычно, когда уставшие за длинный летний день солдаты, окружив уютно, по-семейному, вечерний костер, сумерничали перед сном. В такие часы становится на душе покойно, люди говорят друг другу самое сокровенное, самое дорогое, веря в то, что друзья и погрустят вместе, и порадуются, а промахнешься, не осмеют.
Прапорщика Ерохина в такие вечера слушали особенно охотно. Жизнь-то какую прожил? Почти всю войну – на фронте. Всего два перерыва было: в госпиталь увозили. А после войны – граница. Тоже не на блинах у тещи. Вдволь всего хлебнул. Как он сам говорил, и пышек румяных едал, и верблюжью колючку из боков вытаскивал. Вот об этой жизни и шел обычно разговор у костра, а с приходом во взвод Дерябина Ерохин начал все больше о подвигах связистов рассказывать. Которые сам видел, о которых слышал. И получалось по его рассказам всегда так, что без связиста туго бы пришлось пехотинцу, танкисту, артиллеристу, а уже пограничнику – и говорить нечего.
Дерябин, казалось, слушал, как и все, внимательно, но однажды, когда они с прапорщиком оказались одни, сказал:
– Вы все внушить хотите, что связь – нервы армии. Так я это знаю. Понимать и видеть ценность твоего личного вклада – два разных понятия.
Он продолжал относиться к работе по-прежнему: ни от чего не отказывался, но все делал будто через силу. Не спешил. Инициативы – никакой. Когда уже и солдаты начали упрекать его за леность, отшутился:
– Знаете, вернулся один парень из армии, спрашивают: ну как? Все, говорит, хорошо. Кормят, обувают, одевают. Только не понял я, куда все торопятся. Вот и я не понимаю.
Прилипла к Дерябину обидная солдатская кличка «сачок». Когда же вернулись с летних работ и начались занятия, кличка эта укрепилась окончательно. Не напрягался Дерябин, едва тянул на «удочку». А Ерохин видел: способен солдат на большее. Только не хочет учиться. Часто прапорщик задавал себе вопрос: «Как заставить?» И когда командир вызвал Ерохина и сказал, что Хабар-асу – обрыв, нужно направить туда небольшую группу самых выносливых и умелых связистов, он думал немного и предложил:
– Я пойду сам. Возьму с собой рядовых Жаковцева и Дерябина.
– Дерябина? – удивился офицер. – Слабоват. На перевале метровый снег, намучаешься.
– Думка у меня одна имеется. Клином клин вышибить, а то ведь в камень стрелять – только стрелы терять.
Но уже много раз спрашивал себя Ерохин, правильно ли поступил. Без особого энтузиазма Дерябин воспринял известие о предстоящем походе на Хабар-асу. Спросил недоуменно:
– Почему на меня выбор пал? – И стал собираться, как обычно, вразвалочку.
Когда поднимались на перевал, не отставал, но стоило пустить его вперед пробивать след, шел, словно на тормозах. Все это раздражало Ерохина, но он сдерживался. Не подгонял его ни на подъеме, ни в ущелье, когда сбивали с проводов снег. Сам взбирался на столбы быстро и, резко
