Приказано молчать - Геннадий Андреевич Ананьев
– Связист он – что надо! Золото. Клад… – И бавлял неизменно: – Опасаюсь, разведает о нем начальство, заберут. Драться за него буду. Ох, драться!
Драться прапорщику пока еще ни с кем не приходилось – солдат продолжал служить во взводе, охотно делал все, что приказывали командиры, отлично учился, а по вечерам или читал приключенческие романы, или решал задачи по физике и математике. Не изменял своему правилу даже когда взвод работал в поле и жил в палатках.
Забравшись на столб, Жаковцев непрочно, чтобы можно было сдернуть, прикрепил к проводам вплотную к изоляторам концы от телефонного аппарата и, быстро спустившись вниз, крутнул ручку.
– Ну что, Илларионыч? – нетерпеливо спросил Ерохин. – Есть связь?
– Наш дежурный отвечает, а соседний отряд молчит.
– Так и предполагал, – безнадежно махнул рукой Ерохин и сам подошел к аппарату, чтобы поговорить с дежурным.
Знал, что не обманулся Жаковцев, но тайную надежду «а вдруг?» – питал. Послушал, как дежурный тщетно пытался дозвониться до соседнего отряда, вставил в гнездо трубку и, захлопнув крышку аппарата, сказав со вздохом:
– Придется седлать коней.
Пока Ерохин решал, кого еще кроме Жаковцева взять на перевал, пока распоряжался, чтобы не забыли взять блоки, термитно-муфельные шашки для сварки проводов, пока сам отбирал изоляторы и крюки, на дороге показался грузовик. Он торопливо убегал от пыли, которая выхлестывалась из-под колес и коричневым шлейфом расстилалась по дороге.
Грузовик скоро подрулил по целине к связистам, из кабины вылез высокий красивый солдат, огляделся, увидел прапорщика и лихо вскинул к козырьку руку:
– Рядовой Дерябин прибыл для прохождения службы!
Ерохин смотрел на солдата с восхищением.
«Таким и я был, только пониже ростом. – Глянув на свой туго напиравший на ремень живот, подумал с неприязнью: – В креслах не рассиживаюсь, а вот пучится с чего-то. – Но тут же успокоился: – Возраст. Пятый десяток разменял».
Спросил Дерябина:
– На лошадях приходилось ездить?
– В мечтах, когда «Чапаева» читал.
– Тогда примешь сегодня крещение. Вон тот перевал нас ждет.
– Ух, красотища. Под небом! А флаг вот здесь, товарищ прапорщик, что символизирует?
– Не символизирует он. Память о герое. Отсюда пограничник Карев на верную смерть, почитай, пошел. Банда по ущелью рысила за кордон, а Карев увидел ее. Винтовка, да три гранаты у него. Написал карандашом: «Спешите на помощь», – прикрепил записку к ножке голубя. Тогда связь на голубях держалась. Скатился, стало быть, с сопки, на коня и – банде наперерез. Четыре раны получил, а держался, пока застава не подоспела. Вылечился потом. Он еще служил, а сопку и ущелье его именем звали. А когда домой время подошло, пограничники в его память флаг поставили. Почти ровесник мне этот флаг.
– Ух, ты! – восхищенно воскликнул Дерябин. – Вот это служба! Не изоляторы к столбу прикручивать.
Посуровел Ерохин, спросил недовольно:
– А что в связисты потянулся?
Дерябин будто не услышал вопроса, неотрывно смотрел на флаг. Потом вдруг спросил:
– Разрешите, товарищ прапорщик, на сопку подняться! Я мигом.
– Если мигом – позволю.
Дерябин легко вскочил в кузов, достал из вещмешка фотоаппарат и, перемахнув через борт, побежал к сопке. Остановился на минутку у подножия, посмотрел на крутой, почти вертикальный склон с острыми, как огромные наконечники стрел, камнями, между которыми петляла едва приметная тропка, перекинул фотоаппарат через плечо, закрепил его ремнем и, ловко лавируя между камнями, начал быстро подниматься вверх.
В нескольких метрах от вершины остановился, примостил на камне фотоаппарат и кинулся к флагу. Встал рядом в горделивой позе, ожидая, пока щелкнет взвод.
– Ишь, ты, – ухмыльнулся Ерохин, наблюдавший за Дерябиным. – Домой небось пошлет?
А Дерябин уже спускался вниз и вскоре, запыхавшийся, возбужденный подбежал к прапорщику.
– Вот это да!
– Верно, геройски поступил солдат. Когда в болоте комары нас грызли, поглядывали мы на флаг.
– Силу черпали? – не то серьезно, не то с иронией спросил Дерябин. – Своей маловато, что ли?
– Ладно болтать. По коням. Возьми проволоку, когти, клещи и блоки, – приказал прапорщик и направился к своему коню.
Когда связисты по крутой каменной тропе поднялись на перевал и, сбатовав коней, принялись обкапывать разбитый столб, чтобы заменить его на новый (десятка два их загодя натаскали сюда волоком), в это время из недалекого ущелья пополз прозрачный туман.
– Вот-вот, как раз ее нам и не хватало! – сердито проворчал Ерохин.
А Дерябин удивленно спросил:
– Кого, товарищ прапорщик?
– Грозы.
– Чудно, – еще больше удивился Дерябин. – Гром с ясного неба?
– Взять плащи и – за мной! – крикнул солдатам прапорщик, и те сразу же, побросав лопаты, быстро пошли к лошадям. Отстегнули от седел плащи, раскатали, понадевали, повели затем подальше от столбов лошадей.
– А ты особого приглашения дожидаешься? – спросил Дерябина прапорщик. – Давай-ка, поспеши.
Ерохин уводил солдат в лощинку, а туман густел, наливался свинцовой тяжестью, грозно подбирался к солнцу. Прикоснулся к нему лохматым краем, заурчал сердито, будто ожегся, но не остановился. Через минуту уже таинственный полумрак окутал горы, и, раскатистым эхом разносясь по ущельям, зарокотал гром. Прапорщик прибавил шагу.
Спустившись в лощинку, Ерохин выбрал неглубокукую ямку и лег в нее. Упрятал под плащ автомат, поджал ноги и начал подтыкать под них полы плаща. Солдаты разбрелись подальше друг от друга и тоже улеглись, сравнявшись с травой. Дерябин не понимал, почему все как бы вдавились в землю. Думал: «Как зайчата трусливые. Вот невидаль: гроза! А вдруг она здесь иная?» – и тоже нашел ямку. А через минуту он в страхе жался к земле, хлынувших с неба холодных потоков не чувствовал, ему казалось, что небо навалилось на горы и грызет их огненными зубами и что вот сейчас в эти зубы попадет и он – Дерябин. Скалы и небо рычали, все дрожало, словно в лихорадке. Потом грозный рык стал уползать куда-то вправо, по перевалу хлестнул и крупный град.
Солнце вынырнуло из тучи неожиданно, и поляна сказочно заискрилась. Такое Дерябин видел впервые. Мохнатые темно-красные шары цветущего чеснока, оранжевые ромашки, синие-синие незабудки лучились искорками дождинок, будто радостно смеялись, а с этой искристой радостью, охлаждая ее, мешался холодный блеск града, набившегося между травой и цветами. Дерябин кинулся к лошадям, чтобы достать из переметной сумки фотоаппарат.
«Ну, прыткий, – подумал Ерохин. – Такие и до работы жадные бывают».
Каково же было удивление Ерохина, когда он увидел, что Дерябин делает вид, что работает. Лопату из рук вроде не выпускает, а копать, как следует, не копает.
