Татьяна Недозор - Северная звезда
Девушка подбежала к нему, но остановилась в нерешительности. Что-то мешало ей броситься в его объятия.
– Да, это я.
Маша удивилась, услышав его самоуверенный голос. Она не чувствовала ни уверенности, ни, что поразительно, радости. Нервы ее были на взводе – малейший толчок, и она готова была или расплакаться, или рассмеяться, или закричать.
…– Ты не представляешь, Машенька, сколько у нас было работы! – услышала она конец фразы. – Понимаешь, нам казалось, что мы напали на богатую жилу, но… намыть удалось немного, прямо скажем…
Он мял в руках шапку, как будто присутствие невесты тяготило его.
– Но как ты отважилась приехать сюда? Мне и в голову не могло прийти, что ты такая смелая… Аляска – неподходящее место для женщин.
– Но я тут, Дмитрий! Неужели ты не рад?
– Конечно, рад! Но я хочу сказать… Видишь ли, я приехал, чтобы застолбить еще один участок. Мы с друзьями хотим попытать счастья на Браун-Хилл. Мы уже перевезли туда все наше добро. – Он понизил голос. – По моим расчетам, там есть из-за чего рыть землю. Да, я ведь теперь глава артели, можно сказать, управляющий рудника! Не зря четыре года корпел над науками!
– Дмитрий, я… Мне надо поговорить с тобой. Мы не можем пойти куда-нибудь, где поменьше народу?
– Конечно, можем, Машенька. Только не раньше чем через час. Я же говорю, мне надо подать заявку. Я не могу уйти из очереди сейчас. Я здесь торчу уже два часа.
– Но нам нужно… я искала тебя…
– Маша…
Дмитрий взял ее за руку. Его пальцы были неприятно холодными. Она чувствовала на себе взгляды окружающих людей. Вдруг они думают, что она проститутка, которую он когда-то знал, а теперь случайно повстречал на улице?
– Маша, я и так приехал в город в очень неподходящее время. Работы по горло. Мне нужно как можно скорее застолбить участок. Они здесь в конторе занимаются крючкотворством, так что это будет непросто. Но я не буду лучше забивать тебе этим голову. Ты ведь можешь меня подождать? Вряд ли это протянется дольше часа. А потом мы пойдем куда-нибудь пообедаем. И спокойно поговорим.
Он улыбался ей прежней обворожительной улыбкой, которую она очень хорошо знала. Но девушка невольно вспомнила смуглое от солнца лицо Николая, его голубые глаза, способные одним взмахом ресниц приводить ее в блаженный трепет. Она прогнала навязчивое воспоминание и почувствовала, что не в силах больше сдерживать накопившуюся ярость.
– Подождать?! Я жду тебя здесь, в Доусоне, уже бог весть сколько времени!
Он снова переступил с ноги на ногу и смущенно отвел взгляд:
– Маша, я непростительно жестоко обошелся с тобой. Но я собирался написать письмо. Ты не представляешь, как мы были заняты, Мария. Если бы ты когда-нибудь побывала на приисках, то знала бы…
– Вот как?
Купеческая дочь кипела гневом. Неужели она когда-то была счастлива в объятиях этого человека, рыдала и выла от восторга, когда он брал ее, прошла следом за ним полмира…
– Дмитрий, мне надо поговорить с тобой, – взяла она себя в руки. – Ты же понимаешь, что это неудобно делать здесь…
Он улыбнулся, и Маше показалось, что улыбка у него вышла несколько натянутая.
– Дмитрий, я не могу больше ждать! И откладывать дольше не стану. Так что ты выслушаешь меня здесь и сейчас. Иначе ты опять уедешь бог весть куда, на этот свой чертов Браун-Хилл, и мне придется до седых волос ждать тебя в этом проклятом Доусоне!
– Но, Машенька…
– Что, Машенька?! Что?! Ты знаешь, что у меня умер отец?! Что я тоже чуть не отдала Богу душу, а потом сбежала от господина Арбенина, которому не терпелось потащить меня под венец и наложить лапу на капитал! У меня нет никого, кроме тебя. Ты ведь соблазнил меня или ты этого уже не помнишь?
Сама не верила, что смогла произнести эти слова прилюдно, перед толпой мужчин, с любопытством наблюдающих за драматической сценой. На ее глазах выступили слезы. Если бы она только могла дать ему пощечину и уйти, не оглядываясь! И никогда его больше не видеть! Но тогда выйдет, что никакой любви нет. Нет вообще в мире. И все было зря!
– Маша, любимая моя… – в глубочайшей растерянности пробормотал Дмитрий. – Хорошо, пусть будет так, как хочешь. Ведь мы и в самом деле любим друг друга…
Часть третья
Разбитые мечты
…– Раба божья Мария, имеешь ли желание, благое и непринужденное, и твердую мысль взять себе в мужи сего раба божьего Димитриоса, которого пред собою здесь видишь?
– Да… – произнесла Маша одними губами, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
В этой крошечной часовне, вернее, хижине, с маленьким иконостасом и распятием на стене, их венчал молодой чернобородый священник, отец Георгиос, поп из греческой общины Окленда, прибывший сюда, чтобы заработать на постройку нового храма…
Он взял за обряд немало – полфунта золотого песка – пожертвование на строительство церкви. Но он радовался и тому, что может совершить тут, в ледяных пустынях, таинство православного брака. Не меньшую радость вызвало у него то, что Мария в одиночку предприняла многотрудное путешествие за полмира, чтобы разыскать своего жениха. Молодой греческий батюшка, напоминающий ветхозаветного пророка, оказался в душе романтиком.
Добран, старатель-серб, живший по соседству с Джилли, был приглашен на роль свидетеля.
Свадебный наряд невесты состоял из голубой саржевой юбки и белой шелковой кофточки с большим кружевным воротником.
Джилли дала Марии большую зеленую шелковую шаль. Венок из искусственных цветов венчал высокую прическу, сделанную обрадованной Китти. Однако, оглядев себя в маленьком зеркальце, невеста увидела, что лицо ее бледно и печально, а губы дрожат. Она была готова расплакаться.
В то время как голос святого отца то поднимался до небес, то затихал почти до шепота, Воронова была погружена в свои мысли.
Она ощущала на пальце тяжесть обручального кольца. Его за полчаса сделал по заказу молодоженов Олаф Фигнер, местный кузнец-датчанин.
Грубоватое и массивное, оно больше подходило мужской руке, чем женской. Мимолетно вспомнила о тете Христине. Той было бы скорбно видеть, в какой спешке и нищете выходит замуж ее любимая племянница. А что бы сказал Николай? Мария чувствовала, что ее сердце готово разорваться от боли. Постаралась отогнать от себя мысли о голубоглазом блондине. Если она будет думать о нем, то не выдержит и расплачется. Как будто издалека до нее донесся голос священника: он правил службу на английском, ибо почти не знал русского, а они – греческого…
