Татьяна Недозор - Северная звезда
К концу дня они добрались до участка Одинцова. Маша была до того измучена, что едва заметила это пустынное и заброшенное место на склоне холма. Посреди участка стояла кособокая, приземистая хижина.
У входа в нее Дмитрий представил ей трех своих компаньонов, двое из которых оказались мрачными заросшими мужчинами в годах, с осунувшимися усталыми лицами, а третий, молодой человек, по виду не старше Маши, был, напротив, чисто выбрит и выглядел бодро.
Все трое не скрывали своего крайнего удивления при ее появлении и рассматривали ее как свалившуюся с неба диковину. Девушка покраснела от смущения и плотнее завернулась в шаль.
– Это Мэри. Моя супруга. Миссис Одинцофф, если угодно. Она приехала ко мне из России, и мы сегодня поженились, – сообщил Дмитрий подчиненным по-английски. – Так что теперь придется внести кое-какие изменения в наше житье-бытье. Сегодня на ночь вы переберетесь в палатки, а завтра начнете приводить в порядок другую хижину.
– Да, но ты нам ничего не говорил о…
Дмитрий холодно осадил товарища:
– Моя жена – леди, она не может жить в таких условиях. Так что ставьте палатки и переносите вещи. Но вначале надо представиться…
Вперед шагнул маленький темноволосый человек:
– Я Рон Рэнсом, мэм. Рон Рэнсом-младший.
– Я Фред Калвертс, – смущенно запинаясь, сообщил сероглазый юноша.
– Я Уолл Джелл, – представился третий. – Из Денвера.
Мужчины покорно пошли собираться, а Мария тихо сказала мужу:
– Я совсем не хочу причинять им беспокойство.
– Своим появлением здесь ты это уже сделала. Ты же не можешь спать в одной комнате с четырьмя мужиками.
– Да, я понимаю.
Чтобы как-то справиться с неловкостью и смятением, купеческая дочь стала оглядываться вокруг. Закатное солнце освещало холмы. По правую руку от нее вилась голубая лента ручья. Слева круто поднимался холм, который на высоте двух сотен футов был как будто срезан и образовывал уступ. В этом месте густо росли ели и сосны, многие стволы были почерневшими и обугленными.
– Что это с деревьями? – заинтересовалась Мария.
– Мы их обжигаем, чтобы подсушить, а потом спиливаем. Если жечь сырые дрова, то от дыма можно свихнуться… Я же говорил тебе, что жизнь на приисках слишком тяжела для женщины, по крайней мере, для такой, как ты. Но раз уж ты согласилась на нее, то могла бы помогать нам. Я надеюсь, ты умеешь готовить? Если нет, придется научиться. Тогда мы, все четверо, могли бы работать одновременно и не стоять по очереди у плиты.
– Я умею готовить.
Развернулась и пошла к хижине (или норе?). Вблизи она уже не решилась бы назвать домом это сооружение, больше напоминающее курятник, чем человеческое жилье. Недоумение ее росло. Стены были такими низкими, что в дверь нельзя было войти, не сгибаясь. Грубо обтесанные бревна заросли мхом, а на крыше, покрытой дерном, торчала железная печная труба. Это придавало избушке таинственный, зловещий вид. Казалось, сейчас откроется дверь, и на пороге покажется какая-нибудь Баба-Яга.
К ней подошел Фред Калвертс:
– Эта избушка осталась от прежнего хозяина. Мы только отремонтировали ее. Вам еще повезло – есть прочная крыша над головой. Жить в палатке, тем более зимой, не совсем приятно. А здесь есть печка. Она прекрасно топится и не дымит. И пол не земляной, а выложен горбылями. Вам здесь будет неплохо, миссис Одинцофф, не хуже, чем другим женщинам в поселке.
Петербурженка попыталась улыбнуться. Все это должен был сказать ей Дмитрий! Но он о чем-то увлеченно разговаривал с Рэнсомом и даже не посмотрел в ее сторону.
Она не могла сдержать возгласа удивления, когда переступила порог хижины. Даже хижина Джилли в Доусоне казалась дворцом в сравнении с теперешним пристанищем.
Оно состояло из одной комнатки с низким потолком и замызганным полом. Два маленьких окошка по обе стороны двери – одно затянуто промасленным брезентом, в другое вмазана глиной здоровенная, в галлон, как тут говорят, стеклянная банка из-под соленых овощей. По двум стенам располагались двухэтажные грубые нары, по третьей – полки, выпиленные из толстых досок и горбыля. В одном углу стояла железная печка, в другом – кадушка с водой. Фред тут же объяснил ей, что она предназначена для промывки размороженных проб в поисках золота.
Девушка оглядывалась вокруг в полном молчании, стиснув зубы, чтобы не закричать от ужаса. Нет, она не позволит Дмитрию увидеть свое отвращение и отчаяние. Лучше умрет, чем обнаружит перед ним свою слабость!
Перед сном она переоделась в легкую ночную рубашку, которую купила в Сан-Франциско. Достала несессер, вытащила зеркальце и, взглянув в него, нашла себя очень хорошенькой. Золотистые волосы рассыпались по плечам, огромные глаза с пушистыми ресницами под дугами черных бровей и трепетные губы… Подумала, что выглядит именно так, как всегда мечтала выглядеть в первую брачную ночь. Но к чему теперь все это!
Отложила зеркало и села на низкую койку. В глазах ее стояли слезы, к горлу подкатил тяжелый, горький комок, а сердце болезненно сжалось.
Дверь открылась, и в домик, громко стуча подковами тяжелых сапог, вошел Дмитрий. Под мышкой он держал объемистый сверток.
– Обстановка здесь и так более чем спартанская, но тебе не годится ходить по грязному холодному полу.
Он опустился на корточки и стал раскатывать сверток.
– Не персидский ковер, конечно, но…
Маша молча наблюдала, как он тщательно раскатывает шкуру. В первый момент даже подумала, не мамонт ли это – уж больно мохнатой и большой она была.
– Это овцебык, – пояснил Одинцов. – Такая местная скотина размером с зубра или бизона… Радуйся, Маша, наверняка в Петербурге ни у кого нет шкуры овцебыка, – неловко сострил её муж.
– Да, так лучше, – констатировала девушка. – Очень мило с твоей стороны, что ты подумал об этом. Я так устала за сегодняшний день, голова идет кругом. Спасибо тебе огромное…
– Это не я, это Фред придумал.
Она чувствовала себя маленькой певчей птичкой в клетке, которая мечется, не в силах увернуться от огромной человеческой руки, которая хочет поймать ее и сжать в кулак. И это первая брачная ночь! И это ее любимый, её муж, тот человек, соединить с которым свою судьбу она так страстно мечтала и добивалась любой ценой! Как же она была глупа, что приехала сюда! А ведь Устюжанин предупреждал ее. Почему она не послушалась его? Но теперь поздно. Она здесь, Николай далеко, и вряд ли они еще когда-нибудь встретятся.
