Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский
Машинально кивая, Путилин все же с неудовольствием отметил для себя, что его приватный разговор с Кони уже превратился в некий пролог будущего совещания. Вот и Лорис-Меликов опять подошел, поблескивая умными глазами и поглаживая голый бритый подбородок. Вот тебе и приватность, прости, Господи!
– Итак, господа, первое слово – за шефами батальона, к коему был причислен и фон Ландсберг, – продолжил Перетц. – Но и тут есть несколько вопросов протокольного, я бы сказал, свойства. Наследник престола, не в обиду ему будь сказано, занят массой других дел и весьма далек от решения специфических вопросов Русской армии. Кроме того, в настоящий момент Александр Александрович… гм… несколько нездоров и просил передать, что заранее согласен с решениями, которые будут приняты его монаршим батюшкой и Николаем Николаевичем-старшим.
«У наследника очередной запой, – мысленно добавил Путилин, для которого алкогольные пристрастия будущего царя, как и для всего высшего света, не были тайной. – Наследник уже перешагнул тридцатилетний рубеж, мало интересуется государственными делами. Похоже, его с утра до вечера волнует только одна проблема – как бы хоть на минутку выйти из-под строгого надзора супруги и вместе со своим собутыльником, адъютантом Черевиным, насосаться французского коньяку».
Обежав глазами окруживших его сановников, Путилин понял, что все они, без сомнения, думают сейчас о том же. Кто с искренним сожалением, кто со злорадством.
– Между тем Его Высочество великий князь Николай Николаевич уже внес свою лепту в решение возникшей проблемы, – продолжал Перетц. – Он сумел убедить государя в необходимости внеочередного издания Высочайшего Указа об увольнении Ландсберга в запас. Мне едва удалось, господа, умолить Его Величество добавить в Указ несколько других имен увольняемых в запас из армии офицеров.
– Позвольте поздравить вас с этим, – негромко проговорил Лорис-Меликов. – Как говорится, надежнее всего спрятать дерево в лесу! И хотя большой огласки избежать, видимо, не удастся, уж лучше хорошая мина при плохой игре, чем гримаса гнева…
Государственный секретарь, быстро и с уважением обернувшись к графу, хотел что-то сказать, но не успел. В дальнем углу библиотеки, у дверей, уже возникла короткая суета, обычно предшествующая появлению высокопоставленных особ.
– Его Императорское Высочество великий князь Николай Николаевич! – послышался от дверей звучный тенор одного из адъютантов.
В библиотеку усталой походкой занятого человека входил дядя императора в сопровождении двух адъютантов и штатского секретаря.
– Эх, Зуров, Зуров! – великий князь, став напротив градоначальника, поднял к нему выразительное лицо. – И не стыдно тебе? Каков генерал был – а народ в столице р-распустил донельзя! Р-режут людей, пьянствуют, бесчинства творят – а ты что же?! Какой ты градоначальник после этого, а? А ты, Маков?
Он выговаривал Зурову и Макову «за неусердие» еще несколько минут. Выговаривал с большим чувством, отражая на лице всю гамму своих искренних переживаний за «непотребства» в столице империи и ничуть не смущаясь тем, что большинство его упреков было не по адресу. Позднее многие его современники с различной степенью удивления, грусти или сарказма отметят, что уже в то время, за десять лет до кончины, лицо дяди императора несло печать будущего безумия. Будут и такие, кто не преминет притворно удивляться – как можно сойти с того, чего у человека никогда и не было?..
Кончив выговаривать градоначальнику и министру, «дядя Низи» вопросительно поглядел на Путилина, оказавшегося в центре группы сановников.
– Начальник управления сыскной полиции Санкт-Петербурга Путилин, – подсказал негромко секретарь.
– Сам вижу, что Путилин, – ворчливо перебил великий князь, обегая взглядом звезды наград на мундире сыщика. – Дворянин? – внезапно спросил он.
– Будучи представленным к ордену св. Владимира 4-й степени, имею права на личное дворянство, – отрапортовал начальник сыска.
– Имеешь – а чувствуешь ли себя дворянином? Ты кого поймал, кого в острог посадил? Убийцу ли? Гвардеец, боевой офицер – я нарочно вчера в батальоне о нем справлялся. Не верят-с! Слушай, Путилин, ты, наверное, ошибся! Или все это черт знает какое недоразумение. Может, оскорбили его честь? Фон Ландсберги – из курляндских дворян, порох – не люди! А? Путилин? Ты наверное знаешь, что это он ростовщика какого-то убил?
– К сожалению, все факты полицейского расследования, – начал было Путилин, но, встретив предостерегающий взгляд секретаря великого князя, сориентировался. – Да, ваше высочество, факты сейчас тщательнейшим образом проверяются. Однако ошибка маловероятна – особенно после признания Ландсбергом своего участия…
– Знаю, что признался, – махнул рукой великий князь и направился к столу. – Прошу садиться, господа! Думать будем – что теперь делать-то? Эх, каков батальон был, а? Опозорил! Я флигель-адъютанту полковнику Кильдишеву так и сказал вчера: позор! Низость! Так батальон ославить – и не застрелиться после этого?! Кого же ты, командир, воспитал? С кем в походы ходил?
Генерал-фельдмаршал помолчал, исподлобья оглядел присутствующих и вдруг совершенно неожиданно повеселел:
– Господа гвардейцы всегда отчаянными были. Булгакова кто помнит, господа? Московского полка? Вообразите, господа: был я как-то в театре, на премьере. В антракте гляжу на дам в ложах – что за черт! Булгаков среди них! А я как раз совершенно точно знал, что он – дежурный по полку. Сам прохвоста вне очереди и поставил. Ладно, думаю, я тебе театр устрою! Антракт закончился, свет гасят, а я потихоньку выбираюсь из театра, в свою коляску – и кучера взашей: гони, шельма! Ну-с, приезжаю в булгаковский полк, велю бить тревогу, наблюдаю за построением. И – что за черт! Булгаков подходит, отдает рапорт… Я, господа, даже обомлел – самолично же в театре видел прохвоста! Ладно, еду обратно в театр, первым делом за бинокль – в ту ложу гляжу – Булгаков! Все отделение на него смотрел – он! Все ужимки, мордуленция – его! Мне остается только признаться, что спятил… Спектакль закончился, я снова тем же манером в его полк. Снова командую построение, – и он же рапорт снова мне, подлец, отдает! Не выдержал, отвожу его в сторонку, умоляю: сознайся, ты ведь в театре только что был? Никак нет, как можно, говорит, я ж, мол, дежурю! Пришлось слово дать, что не накажу – тогда только признался.
– А как же он, ваше высочество, одновременно с вами поспевал?
– Его про мой гнев предупредили, и он на запятках моей же коляски поспевал!
Собравшиеся вежливо посмеялись, и великий князь тут же припомнил еще одну проказу Булгакова, назначенного как-то в наказание дежурным по гауптвахте по улице Сенной, как раз на свои именины.
– И вот, господа, этот прохвост, зная, что я в Павловске, устроил на гауптвахте такой фестиваль, что любо-дорого! А я ночью вернуться решил и велел заехать на гауптвахту. Вы не поверите, господа – все пьяны до изумления! И часовые, и даже арестанты… А герой наш, Булгаков, пьянее всех. Спит беспробудно! Велел
