Рафаэль Сабатини - Маркиз де Карабас
— Ах, нет. Нет. Я… я бы предпочла, чтобы вы этого не делали. Я здесь не одна. Тетушки и Констана нет дома. И это очень хорошо. Пожалуй, им лучше не знать о вашем возвращении. Не знаю. Мне нужно время, чтобы подумать.
— Я ни в коем случае не хочу причинять вам беспокойство.
— Тогда, пожалуйста, уйдите. Сейчас же. Я бы не хотела, чтобы Констан вас здесь встретил. Мне становится страшно при одной мысли о том, что может случиться. Констан никогда не простит вас, пока жив.
— Значит, он должен простить меня? За что?
— За убийство нашего кузена Буажелена. Видите ли, нам все известно.
— Так! Эта история уже обросла слухами! — Кантэн презрительно рассмеялся. — Он погиб от моей руки. Но я не назвал бы это убийством. Единственным убийцей в этом деле был сам Буажелен.
Ее грустный вопрошающий взгляд застыл на его лице, но шум внизу вновь пробудил ее тревогу.
— Ах, Боже мой! Если это они? Уходите, сударь, уходите, прошу вас.
— Мне надо так много сказать вам, — вздохнул Кантэн. Он думал о слезах, про которые говорил О’Келли.
— У вас будет такая возможность. Я сама приду к вам, а теперь уходите.
Она с трудом выговорила эти слова, и Кантэн понял, что ее обещание объясняется желанием поскорее отделаться от него.
— Когда вы придете?
— Когда хотите. Сегодня. Вечером. О, пожалуйста, уходите!
— Я буду иметь честь ждать вас.
— Ждите. Да, да.
Кантэн еще не успел откланяться, как дверь закрылась, и он удалился, размышляя над тем, сдержит ли она данное ею слово.
Кантэн возвратился домой и стал ждать. В шесть часов вечера Барлоу ввел закутанную в плащ мадемуазель де Шеньер в ту самую обитую панелями комнату наверху, куда она уже приходила перед отъездом Кантэна три месяца назад.
Когда она позволила ему снять с себя плащ, он увидел, что страх, который несколько часов назад не позволил ей принять его, сменился суровой непреклонностью.
— Я держу свое слово, — сказала она. — Мне пришлось дать его из страха перед тем, что могло бы случиться.
— И других причин у вас не было? — мягко спросил он.
— Мне… мне казалось правильным дать вам возможность объясниться.
Кантэн пододвинул ей стул.
— Мой рассказ будет прост, — сказал он, — а выводы из него я предоставлю сделать вам самой.
Мадемуазель де Шеньер села, и Кантэн, расхаживая взад и вперед по комнате, приступил к рассказу. Он начал с визита в Шавере и закончил вмешательством Пюизе, которое спасло его от смерти.
— Можно объяснить сообщение о моей смерти. Раз я оказался в руках шуанов, обо мне никто никогда не услышал бы. Можно объяснить и некоторые другие вещи. Можно объяснить, почему Буажелен обратился ко мне как к маркизу де Карабасу, помня, что именно Констан первым назвал меня так. Вы не улавливаете здесь совпадения?
— Оно не так велико, — во время рассказа Кантэна ее манеры смягчились, но теперь снова стали натянутыми. — Однако я не улавливаю, какие выводы вы делаете.
— В таком случае — я воздержусь от них.
— Если вы предполагаете существование какого-то заговора между моими кузенами и господином де Буажеленом, то эта мысль недостойна вас. Не говорят ли подобные выводы о том, что вы слишком склонны к подозрительности? Разве то, что вы путешествовали с охранной грамотой, выданной вам санкюлотами, не является достаточным основанием для предположений господина де Буажелена?
— Он не знал о существовании этой грамоты. Меня обыскали уже после его смерти. — Кантэн заметил, что мадемуазель де Шеньер вздрогнула. — Надеюсь, мадемуазель, вы вынесете мне снисходительный приговор за способ, который я избрал, что спасти свою шею от петли, уготованной мне вашим родственником. У меня не было иного выбора.
— Я понимаю, — она снова смягчилась. — Какая гнусность! Вы сделали Констана своим непримиримым врагом. Он не должен знать о вашем возвращении.
— А по-моему, должен. Я не намерен прятаться. Он непременно узнает, что я снова в Лондоне.
— Возможно и нет, ведь мы возвращаемся во Францию. Через два или три дня мы уедем из Лондона. Сен-Жиль уже в Голландии с Сомбреем.
— Вы возвращаетесь во Францию? Сейчас? — ужаснулся Кантэн. — Но ведь это опасно!
Взгляд мадемуазель де Шеньер еще более смягчился; ее тронуло такое проявление заботы о ней. Она даже слегка улыбнулась и покачала головой.
— Нам ничего другого не остается. Вы видели, где мы живем. Тетушка не может этого вынести.
— Силы небесные! Но это все-таки лучше, чем французская тюрьма.
Казалось, она не слышала восклицания Кантэна.
— Конфискация Шавере лишила нас средств к существованию. Ими снабжал нас Лафон, который считал Сен-Жиля ближайшим наследником. Тетушка не способна смириться с нищетой. Она всегда жила в роскоши. Террор кончился, и мы почти ничем не рискуем. Декреты против эмигрантов остаются в силе, но на них уже не обращают внимания. Во всяком случае, так нас уверяют.
— Но куда вы поедете?
— Все очень просто, — улыбнулась она. — Не вы один подумали о гражданине Бене. Лафон устроил так, что за крупную взятку из доходов с Шавере Бене приобрел для нас Гран Шэн, когда два года назад, после нашей эмиграции, его продавали как национальную собственность. Нас уверяют, что если мы вернемся, то сможем спокойно владеть им.
— И все-таки это большой риск, — сказал Кантэн, с грустью глядя на мадемуазель де Шеньер.
Она пожала плечами.
— Вся жизнь — риск. Что я могу поделать? Тетушка скорее пойдет на риск, чем будет жить в бедности. Итак, мы собираемся в дорогу и через пару дней уедем. Если здесь и нечему радоваться, — закончила она, — то я довольна хотя бы тем, что наш отъезд устраняет возможность вашей ссоры с Констаном.
— Вы так боитесь за него? — спросил Кантэн.
— За него! — воскликнула она. — За него? За вас, и только за вас я боюсь. Я знаю его безжалостный, мстительный характер.
— За меня! Какое счастье услышать от вас такие слова! Какое счастье думать, что я вам не совсем безразличен!
— Но… но это естественно. Разве не так?
— Я надеялся — о, как я надеялся! — что однажды это случится! — Кантэн приблизился к мадемуазель де Шеньер. — Судите же, как вы мне дороги и сколь ужасает меня одна мысль о вашем возвращении во Францию. Если вы уедете, я возможно, никогда вас больше не увижу.
Она опустила глаза и стала смотреть на свои руки, сложенные на коленях.
— То же самое я говорила вам, когда приходила сюда отговаривать вас от путешествия во Францию.
— Боюсь, что не совсем. Или для вас действительно имело значение, вернусь я или нет?
