Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
Но однажды она услышала голос Лауретты: та попросила Креспи передать ей трубку.
– Слушай, Ада, вчера мне кто-то звонил, сослался на тебя. Кажется, звонок междугородный, но было столько помех, что я не поняла даже, мужчина это или женщина, не говоря уже о том, чего он от меня хотел и откуда узнал мой номер. Ты что-нибудь понимаешь?
«Боже мой, Эстелла…» От неожиданности у Ады подогнулись ноги. Она совсем о ней забыла! А ведь обещала себе позвонить ей из Греции и рассказать о кольце, но потом и кольцо, и девушка совершенно вылетели у нее из головы.
– Звонили из Англии?
– Даже и не знаю.
– Но ты поняла хотя бы, не Эстелла ли это?
– Говорю же, было очень плохо слышно. Что передать, если она позвонит снова?
– Спроси, вернулась ли она уже в Манчестер, и запиши адрес и телефон: тот, что у меня, скорее всего, неправильный.
Повесив трубку, Ада заметила, что руки дрожат. Разумеется, Эстелла хочет приехать в Донору и исследовать Бертран-Ферреллов, Ада же сама это предложила! И что ей только в голову взбрело? Приглашение вырвалось у нее случайно, в шутку, а Эстелла поймала ее на слове и теперь собирается, согласно рекомендациям Малиновского, поселиться на вилле Гранде для включенного наблюдения, шляться по комнатам, где прошло ее, Ады, детство, донимать вопросами Лауретту, приставать к Армеллине и дяде Тану, всем и каждому навязывать свое мягкое, незаметное и ужасно нескромное присутствие. Это чертово антропологическое исследование выволочет наружу все грязное белье их семьи! И именно сейчас, когда ей нужно побыть с дядей наедине, поговорить с ним, попросить о помощи и утешении! Когда нужно забыть о Кембридже, о конгрессе, некюйе, Old Building, той полной запахов ночи – обо всем! Ей больше не хотелось об этом вспоминать – никогда, никогда, никогда!
Василики, подбросившая ее до переговорного пункта, встревожилась:
– Что-то не так?
– Нет, не беспокойся. Я просто немного устала, и спина болит: наверное, простыла ночью.
Коллега-гречанка вчера ездила с ними на фольклорный праздник в отдаленной деревушке, Агиос-Что-то-там, поглядеть, как на площади у раскидистого платана танцуют сиртаки. Несмотря на то что Теодоракис придумал его только в шестидесятые, для фильма «Грек Зорба», местные жители считали сиртаки традиционным танцем, пришедшим из глубины веков. Ада и Дария, доброжелательно встреченные друзьями Василики, с удовольствием ели, пили и танцевали. Веселье продолжалось до поздней ночи. Дария удалилась в компании молодого бородача в цветастом жилете, непрерывно повторявшего «Una faccia, una razza» и под предлогом танца постоянно ее приобнимавшего. Надо сказать, в этот раз Дария и не думала возмущенно ворчать: «Разве обязательно хватать меня за плечи?»
Ада, надевшая теплую ветровку, вся вспотела, из-за чего, вероятно, и простыла. Спина болела не сильно – так, слегка кололо чуть ниже талии.
– Отвези меня домой, пожалуйста, – попросила она Василики.
Когда они добрались до домика на пляже, было уже семь вечера, но солнце еще стояло высоко.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросила Василики. – Если хочешь, я останусь.
– Нет, спасибо. Отправлюсь прямиком в постель. Дария вернется, сообразим что-нибудь на ужин.
Но, оставшись одна, она никак не могла заснуть. Мысли о звонке Эстеллы не шли у нее из головы, раздражая не хуже комариного писка в темноте. «Нужно придумать, как сделать так, чтобы она не приехала. Или наоборот: я всю осень пробуду в Болонье и не стану возвращаться в Донору даже после экзаменов. А они, Эстелла с Лауреттой, пусть себе встречаются. Лауретта обожает рассказывать о предках и нашей голубой крови – вся в бабушку Аду. Кто бы мог такое представить, когда ей было пятнадцать?
Хотя нет, не пусть. Не смогу я месяцами жить в Болонье, не повидавшись с дядей Таном, не удостоверившись, что с ним все в порядке, не поговорив с глазу на глаз. Мне так много нужно у него спросить, иначе я никогда не успокоюсь! Стоп. А зачем мне спокойствие? Разве я несчастна – нет, совсем наоборот, хотя частенько пробивает на слезы. И он, он тоже будет счастлив, когда узнает, что я подарю ему внучатого племянника! Может, он хотел бы, чтобы я назвала его Танкреди? А почему нет? Танкреди Бертран–второй, который понесет это имя в будущее, когда… когда…»
У нее не хватало смелости закончить мысль, хотя та, невысказанная, мучила ее уже несколько лет и стала еще сильнее после полученной в Кембридже телеграммы. Сколько осталось дяде? Дедушка Гаддо скончался в возрасте семидесяти четырех лет именно от удара, как тогда называли и инсульт, и инфаркт. Его сын уже прожил на одиннадцать лет дольше, но перенесенный приступ, хотя и куда более легкий, давал понять, что он вовсе не бессмертен.
17
Дария вернулась домой к девяти, раскрасневшаяся и довольная. Она снова съездила в деревушку, где танцевали сиртаки, чтобы сфотографировать площадь с платаном, каменную поилку для скота и крохотную православную церковь при свете дня, и столкнулась в баре («Представь себе, совершенно случайно! Бывает же такое!» – воскликнула она, хотя Ада была уверена, что они заранее условились о встрече) с давешним молодым бородачом в цветастом жилете. Ставросу (а именно так его звали), как любому матросу в увольнении, было совершенно нечем заняться, поэтому он на целый день утащил Дарию подальше от побережья, чтобы показать, как чудесны горные пейзажи: дикие места, никаких туристов – только скалы, пригнутый ветром низкорослый кустарник, тростник, поросшие вьюнком пыльные тропинки и огромные, усыпанные плодами смоковницы. Он никак не мог понять, зачем Дария фотографирует каждый пейзаж дважды, сперва «поляроидом», потом зеркальной камерой, но был слишком вежлив и слишком плохо знал английский, чтобы выразить удивление. Пообедали они у одного из престарелых родственников Ставроса, который держал гостиницу и что-то вроде траттории. Весь его дом был увешан бумажными «кружевами», вырезанными из старых газет.
– Кружева просто великолепны! Я сфотографировала кухню в деталях. И еще синьору, которая вышла побелить облупившийся от ветра кусок стены под водосточной трубой, – вся в черном, в одной руке банка свежей извести, в другой – длинная палка с тряпкой на конце. Ставрос ждет за дверью, я пригласила его в Волос поесть пиццы. Ты с нами? Давай вставай.
Ада попыталась сесть, но спина заболела сильнее, а щеки вспыхнули жаром.
– Я, похоже, простудилась. У тебя есть аспирин?
– С ума сошла? Никаких лекарств без консультации с врачом. Ложись сейчас же и накройся одеялом.
– Но мне же жарко!
– Пропотеть тебе точно не помешает. А я пока принесу попить. Черт! Как жаль, что ты заболела… Завтра спрошу у Василики, есть ли поблизости клиника или, может, какой-нибудь врач…
– Завтра все пройдет, вот увидишь. Иди уже к своему приятелю, не заставляй его ждать. И не буди меня, когда вернешься.
– А ужинать?
– На кухне есть картошка, я скоро встану и сварю. Меня немного подташнивает, а от нее полегчает.
– Хочешь, посижу с тобой? Скажу Ставросу, что не поеду.
– Брось, Дария, не волнуйся так, иначе я тоже разволнуюсь. Езжай поесть пиццы.
Дария нехотя вышла. Ада услышала, как отъезжает машина, выждала пару минут, потом поднялась с постели и, уперев руки в поясницу, пошла во двор: она видела, что так ходят беременные, – правда, живот у них был огромным. «Что же ты творишь, Марчелло? Не больше рисового зернышка, а уже столько проблем…»
Выйдя на улицу, она остановилась у раковины, умылась и взглянула в ясное, без единого облачка небо. Сколько звезд! И так близко: кажется, что Большая Медведица и вовсе устроилась на соседнем холме, положив голову на лапы.
Вернувшись в кухню, Ада поставила на плиту кастрюлю с тремя картофелинами, а пока они варились, достала дневник беременности и, проставив дату, записала: «Простыла. Потрясывает, болит спина. Похоже, поднялась температура. Надо завтра купить градусник». Поев обжигающей картошки,
