Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
С тревожной частотой, которой она не могла не удивляться, ей начала сниться мать. Когда погибли родители, Ада была еще слишком маленькой и ничего о них не помнила, а благодаря бабушке и дяде Танкреди не сильно и скучала. Знала, конечно, что ее настоящий отец – Диего, старший сын бабушки Ады, знала, как он выглядел, потому что на вилле Гранде было множество его фотографий, и не только в пухлом кожаном альбоме на столике маркетри. Они были повсюду: стояли в рамках по столам и шкафам, висели на стенах – ребенком и взрослым, с родителями и верхом на старшем брате, в запряженной осликом повозке с тремя младшими сестрами, в военной форме и в день окончания университета… А вот от его жены, Адиной матери, осталась только одна карточка, снятая в день свадьбы: из-за фаты, венка и прически ее лицо в тени и почти неразличимо. Жених – с одной стороны, свидетель, дядя Тан, – с другой, оба в узких фраках, в руках цилиндры. «Какая изысканная свадьба», – с легкой завистью говорила тетя Санча, потому что у нее с Дино Аликандиа все вышло совсем не так.
Семейные предания дома Бертран-Феррелл настаивали, что именно граничащая с манией страсть к изысканности всегда характеризовала Маддалену Пратези. Ничего больше Ада о ней не знала. Она, разумеется, никогда не видела бабушку и дедушку Пратези, скончавшихся от испанки, когда малышке Маддалене было всего пять (мать, единственный, как и она сама, ребенок своих родителей, воспитывалась в семье отца). Но и прабабушку с прадедушкой, к моменту смерти матери еще живых, Ада знала только по именам – Альфонсо и Эулалия: их она прочла уже на надгробной плите в семейном склепе. Бабушка Ада, придававшая столь большое значение генеалогии, ничего о них рассказать не могла. Или, может, не хотела, потому что не считала ровней Ферреллам и всегда повторяла, что Диего женился без ее благословения.
Но вплоть до августа 1979 года Ада не считала свое невежество в этом вопросе проблемой. «Рано или поздно вам придется решиться и заполнить пробел, – говорил ей психоаналитик. – Никому не дано полностью стереть из памяти или проигнорировать влияние матери».
Она тогда лишь пожала плечами и попыталась объяснить, что в глазах любого из членов семьи линия Ферреллов значила неизмеримо больше всех прочих и на ее фоне воспоминания о других предках, включая собственную мать, блекли, если не исчезали полностью. Объяснить, что бабушка Ада всегда превозносила свою голубую кровь, с деспотичной энергией убеждая детей и внуков, что для них имеет значение только ее собственная наследственность и что кровь этих торгашей, чтобы не сказать плебеев Бертранов стала лишь крохотной случайной деталью, незначительной каплей, моментально поглощенной и растворившейся в благородной и древней реке ее рода.
И вот теперь Ада, за всю свою жизнь почти не вспоминавшая о матери, могла лишь беспомощно развести руками, когда во сне ей являлся образ в подвенечном платье, вопрошавший:
– Этот твой ребенок, он будет на меня похож?
– А на кого же ему быть похожим? – спрашивала себя Ада, проснувшись. – На меня, а значит, и на моего отца? Или, может, на дедушку Гаддо, которого я так и не успела узнать?
О дедушке Гаддо она знала совсем мало: что он был суровым мужчиной старой закалки, что, сделавшись в 1908 году вдовцом, приехал в Донору по лесопромышленным делам, оставив детей-близнецов во Флоренции, на попечении Армеллины, и что почтенный возраст, шестьдесят один год, не помешал ему положить глаз на восемнадцатилетнюю девчонку, единственную наследницу древнейшего из местных дворянских семейств, ставшую ее бабушкой Адой.
Ада и Лауретта частенько задавались вопросом, почему надменные Ферреллы согласились смешать свою чистейшую голубую кровь с теми, кого, согласно собственным принципам, называли исключительно торгашами или плебеями, и как могла бабушка с таким энтузиазмом воспринять перспективу брака с мужчиной, годящимся ей в отцы. Сама она говорила, что с первого взгляда влюбилась в привлекательного незнакомца с закрученными усами: ее словно громом поразило. И бабушкина яростная ревность (многочисленные доказательства которой постоянно всплывали в трагикомических историях, которые тайком рассказывала Армеллина) побуждала внуков ей верить.
О том, как жил дедушка Гаддо до прибытия в Донору, Ада и Лауретта слышали только от Армеллины и дяди Танкреди: бабушка об этом говорить отказывалась. Они знали, что предки их деда были торговцами лесом, перебравшимися в конце XVIII века из Бельгии в Италию, а точнее, в Тоскану, где обосновались, а с течением времени и разбогатели. Помимо лесопромышленного предприятия Гаддо Бертран до первого брака владел несколькими фермами и парой квартир во Флоренции. Обвенчавшись в 1887 году с двадцатилетней Лукрецией Малинверни, он более чем в два раза увеличил свое состояние. Дядя Танкреди говорил, что отец впервые женился только к сорока из-за работы, заставлявшей его постоянно ездить за границу, в страны Северной Европы, и выбирать деревья (точнее, целые леса), которые он скупал на корню, прежде чем спилить. Дедушка Гаддо хотел, чтобы молодая жена-итальянка подарила ему много детей, а потому не собирался оставлять ее надолго в одиночестве. Лишь после того, как он смог позволить себе нанять двух сотрудников, которые путешествовали от имени компании и были способны грамотно оценить лес, он огляделся по сторонам и выбрал в жены дочь разбогатевшего торгового агента.
Дядя Тан рассказывал, что, несмотря на разницу в возрасте, его родители не только ладили, но и очень любили друг друга (или, может, ему просто нравилось так думать). Разумеется, ни о каком сексуальном воздержании речь здесь не шла, размышляла Ада: за семнадцать лет брака Лукреция перенесла пятнадцать беременностей, но только одна, когда родились близнецы, оказалась успешной, а последняя и вовсе убила ее. Двое сирот видели, что отец в отчаянии, и думали, что он никогда не утешится. Они считали, что его постоянные отъезды связаны не только с коммерческими вопросами, но и с одержимостью воспоминаниями. Тем понятнее их сильнейшая тревога, когда спустя четыре года после трагедии они прочитали пришедшее из Доноры письмо, в котором Гаддо сообщал, что женился на девушке лишь немногим старше их самих, и просил детей немного повременить с приездом, потому что дом, в котором он собирался их разместить, еще не готов. «А что, разве в этом забытом богом месте нет гостиниц?» – возмущалась Армеллина, думая, что близнецы не слышат. Даже тетя Малинверни, вместе с молодой гувернанткой приглядывавшая за сиротами, не знала, как к этому отнестись.
О своих флорентийских бабушке и дедушке Бертранах, скончавшихся еще до его рождения, Танкреди знал, что они звались самыми что ни на есть тосканскими именами, Вьери и Биче, но фамилией Биче никогда не интересовался и считал, что ни дядьев, ни кузенов, ни каких бы то ни было других родственников у его отца не было.
А в том, что у него не было родных братьев, и вовсе не приходилось сомневаться: Армеллина часто упоминала об этом, объясняя, почему тосканские родственники ни разу не приезжали в Донору навестить сора Гаддо, пока тот был жив, или после смерти, в надежде получить что-нибудь по завещанию. Бабушка Ада, естественно, тоже знала, что деверей у нее в Тоскане нет, но она вообще крайне неохотно рассказывала о прошлом своего мужа и временах его первого брака, когда он еще не был доном Гаддо Бертран-Ферреллом.
16
Ада теперь звонила в Донору каждый день. Вскоре работники переговорного пункта уже узнавали ее и приветствовали широкими понимающими улыбками. Все, разумеется, были уверены, что она болтает с любимым мужчиной. Иногда Аду даже грызло чувство вины перед этими подмигивающими доброжелателями, но разговаривать с Джулиано у нее не было никакого желания. Что она могла ему сказать?
Она просила телефониста
