Ахмедхан Абу-Бакар - Тайна рукописного корана

– Плевать я хотел на твой рассвет! – крикнул Исмаил.

– Это приказ не только генерала Хакки-паши…

– Плевал я и на вашего генерала и на…

– Это приказ Горского правительства.

– На всех я плевал. Мое правительство – это я. Понял? Эй, жена! – обратился он к покорной подруге жизни. – Позови-ка сюда муллу и командира моего, племянника!..

Женщина вышла.

– Это еще зачем? – удивился Ибрахим-бей.

– Не хочу встречать рассвет опозоренным, сейчас же женишься на моей дочери!

– Ты в своем уме? Бой на носу, неизвестно еще, останемся мы живы или нет…

– Тем более!

– Но у меня есть жена, и дети есть.

– Ничего, не беда! Будет две жены!

– Но я не хочу жениться на твоей дочери!

– Ты не хочешь смыть оскорбление, что нанес мне?

– Не хочу.

– В таком случае я вызываю тебя на бой! Ты мой первый враг, личный враг! У меня двести человек, у тебя и восьмидесяти нет, и мы посмотрим, кто кого…

– Ты сошел с ума! – Ибрахим-бей был похож сейчас на того бычка, которого вели кастрировать, – бычок думал, его резать собираются, и когда люди повалили несчастного наземь и стали возиться не там, где следовало, бычок, говорят, возопил человеческим голосом: «Что вы делаете, шея у меня в другом месте!»

– Напротив, я очень даже поумнел! – Исмаил повернулся к двери, услыхав, что вошел его племянник Сулейман, бывший царский офицер. – Сын мой, случилась беда! Этот негодяй, этот турок обесчестил твою сестру и теперь отказывается на ней жениться… Я объявляю ему бой, подними всех людей, я хочу быть честным! – И он сверкнул глазами на Ибрахим-бея: – Прикажи и ты своим, чтобы были готовы…

Ибрахим-бей стал молить Сулеймана ничего не предпринимать, но тот был полон решимости. Его с первых же дней бесило присутствие наглого турка.

Явился в сопровождении жены Исмаила и старик дибир – духовный судья. Входя в дом, он спросил:

– Чем я могу служить тебе, Исмаил, в такой поздний час?

– Этот «кунак»… – зло бросил Исмаил, – явился к нам и хочет жить по своему аршину. А у нас свои обычаи, и он должен им подчиниться!..

Исмаил объяснил служителю мечети, почему его побеспокоили.

– Тревожные настали дни… – хмуро проговорил дибир, почесывая голову под чалмой, – у всех теперь свои аршины.

Ибрахим-бей не знал, как же ему поступить в этих более чем странных обстоятельствах. Размышляй не размышляй, а другого выхода нет, придется соглашаться, иначе, он знал, не сносить ему головы. Исмаил как раненый зверь, в нем сейчас бушует поток оскорбленных чувств, и в слепом гневе он готов на все.

– Хорошо, я согласен жениться! – заявил наконец Ибрахим-бей.

– Позови и своего свидетеля! – властно приказал Исмаил.

Сейчас он почувствовал себя, как полководец, выигравший тяжелый бой. В душе он даже считал, что это, пожалуй, честь иметь такого зятя. Как-никак турецкий офицер. К тому же еще неизвестно, чем вся эта свара закончится. Если дело повернется к худшему, смекнул толстосум, – не такой уж у него куцый ум, как думают многие, – то он, чего доброго, подастся в Турцию, под крылышко к родственнику. Ну, а если этому зятю не суждено будет остаться в живых, и то не беда. У него ведь есть родичи, они приютят. Исмаил вмиг все обдумал.

Ибрахим-бей вызвал своего доверенного человека – это был лекарь его сотни. Прежде чем приступить к шариатскому обряду, Исмаил повелел жене привести и дочь. Все притихли в ожидании свершения обряда. Тишину эту вдруг прорезал отчаянный крик жены Исмаила. Все выбежали. Дверь в ту комнату, где находилась несчастная Зейнаб, была открыта. Мать рвала на себе волосы, царапала лицо, а дочь… висела в петле, переброшенной через балку в потолке, – не вынесла бедная девушка позора. Ибрахим-бей в душе поблагодарил покойницу за то, что избавила его от насильственной женитьбы.

А в это время рассвет рождал новый день, ждать больше не имело смысла, и Ибрахим-бей, выразив Исмаилу свое сочувствие, добавил:

– Мне пора, человек я военный и обязан подчиниться приказу.

– Ты убил мою дочь и сейчас хочешь устраниться? – рассвирепел Исмаил. – И это называется единоверец! Да ты хуже любого гяура!

– Ну хватит. Я должен выступить со своими людьми! – Ибрахим-бей направился к лестнице.

– Объяви всем, – приказал Исмаил своему племяннику Сулейману, – чтобы ни единого турка не выпустили отсюда. Да пусть еще и разоружат их!

– Будет исполнено! – с горячностью отозвался бывший царский офицер.

– А этого мерзавца арестовать! – добавил Исмаил. – Голова у него не с того конца подрублена, надо подправить дело!

Ибрахим-бей и его лекарь, не оглядываясь, ускорили шаг. Они спешили присоединиться к своим аскерам, которые уже свернули палатки, навьючили лошадей и ждали распоряжений.

Сулейман нагнал их и подчеркнуто вежливо попросил сдать оружие. Ибрахим-бей показал бы этому царскому офицерику, как турки сдают оружие, но трезвый рассудок подсказал ему, что в данных обстоятельствах лучше уступить. Эх, если бы он подоспел к своим бойцам и они были бы уже на конях, Ибрахим-бей знал бы, что ему делать! Но он опоздал… Не предугадал, что этот негодяй Исмаил может такое выкинуть.

– По какому это праву? – попробовал было воспротивиться Ибрахим-бей. – Оружие дано мне моей страной, и посланы мы сюда для борьбы с иноверцами, в ваших же интересах. Если вам не по пути с нами в этой священной войне, мы вас не насилуем, но не мешайте нам сложить свои головы в правом бою сегодня…

– Сдать оружие! – словно бы не слыша его, повторил Сулейман и, расстегнув кобуру из блестящей желтой кожи, достал наган, велел объявить тревогу, поднять всех талгинцев и снова обратился к турку: – Заруби себе на носу: ни один турецкий солдат не покинет хутора без особого на то распоряжения Исмаила…

– Вы с ума сошли с вашим Исмаилом! Еще ответите за самочинство перед Горским правительством. Даром вам это не пройдет! Вы… вы нарушили приказ!.. – скрежетал зубами Ибрахим-бей, вынужденный подчиниться слепой воле вчерашнего своего «кунака», безмозглого «правителя» вонючей долины Талги.

Он сдал оружие, и лекарь сдал свой пистолет, после чего Сулейман отвел их обратно в дом и запер в ту комнату на нижнем этаже, где накануне держали Муумину. Затем Сулейман рьяно взялся разоружать турецких аскеров, хотя понимал, что это уже совершится не столь безболезненно. Но он надеялся на силу и численное превосходство своих людей.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Хасан сын Ибадага из Амузги ждал. Ждал с не» терпением. Неужели и на этот раз не оправдаются его надежды, неужели Саид Хелли-Пенжи снова обманет?.. В Хасане была такая слабость, верил он в людей. Уж очень хотелось думать, что каждый человек носит в себе зерно добра. Потому он никогда не спешил убить даже противника. Убить человека легко, наставить на верный путь – куда труднее. Горцев и без того немного. А что от них останется, если сами они станут уничтожать друг друга? Хасан из Амузги внутренне уговаривал себя. Да, он, этот Саид Хелли-Пенжи, однажды хотел предать его, вернее, убить. Там, в Большом ореховом лесу, из-за алчности своей.