Ярослав Голованов - Кузнецы грома

Ярослав Голованов

Кузнецы грома

Есть поговорка: "Новые времена – новые песни". Поистине новым временем можно назвать космическую эру, открытую гением советского народа 4 октября 1957 года.

Историческим событием этой эры явился замечательный полет Юрия Гагарина – первого человека земного шара, шагнувшего в космос 12 апреля 1961 года. Не прошло и трех лет, а в семье советских космонавтов уже пять братьев и одна сестра. Замечательные успехи советских ученых, конструкторов, рабочих изумляют сегодня весь мир. А как же песни? Космос успешно "осваивают" наши писатели, поэты, композиторы, журналисты. Этой теме посвящена и новая фантастическая повесть Ярослава Голованова "Кузнецы грома". Сам замысел – написать повесть о жизни и труде молодых инженеров-ракетчиков, создателей космических кораблей будущего, заслуживает одобрения.

Ученые, инженеры, мои друзья-космонавты – все мы мечтаем о полетах к другим планетам солнечной системы. Но, я думаю, каждому ясно, что таким полетам должна предшествовать огромная по своим масштабам подготовительная работа. Автор не ставил своей целью рассказать о научных и технических проблемах, связанных с межпланетными полетами. Однако совершенно ясно, что от фантастики до реальности не так уж далеко. Лаборатории, испытательные стенды, космодром – это лишь условный фон, на котором живут его герои.

Думается, что главная задача автора – показать людей, передать ту замечательную атмосферу творчества, коллективизма, дружбы, в которой живет и работает наша советская молодежь, на какой бы участок грандиозного коммунистического строительства ни поставили ее партия, народ. Атмосфера созидания – вот главный мотив "Кузнецов грома".

Я не литературный критик, и вряд ли стоит мне говорить о достоинствах и недостатках повести. Думаю, что читатели прочтут ее с интересом.

АНДРИЯН НИКОЛАЕВ, летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза

Низкий, низкий поклон вам, люди,

Вам, великие, без фамилий

1

Маленький рабочий кабинет Главного. По левую руку от стола – пульт с кнопками, микрофон и два телефона: один обычный, черный, и другой, белый, с золотым советским гербом на диске. На круглом столике – лунный глобус и тарелка с двумя румяными яблоками.

За столом, устало расслабившись, сидит мужчина лет пятидесяти, плотный, с седым бобриком, в очках с тонкой золотой оправой. Руки играют толстым красным карандашом. Есть такие очень обыкновенные карандаши под названием "Особый".

Перед столом лейтенант, летчик. Молодой белобрысый мальчик. Он позволяет себе вольность: стоять не по стойке "смирно", а в этакой непринужденной позе, располагающей к неофициальному разговору. В то же время он старается казаться собранным и молодцеватым.

– Значит, вы вместо Чантурия?- спрашивает человек за столом, – Так точно, – бойко отвечает лейтенант.

– Та-ак… Молчат.

Дверь тихонько приоткрывается. Именно приоткрывается: входит Сергей.

– Заходите. – Человек за столом говорит это лениво, без тени какой-либо приветливости. – Вы из лаборатории Бахрушина?

– Да, Степан Трофимович, – подтверждает Сергей.

– Ваша фамилия…

Сергей понимает, что Главный не вспомнит фамилию, не вспомнит, потому что не знает. И подсказывает:

– Ширшов.

– Так это вы Ширшов? – Человек за столом с нескрываемым любопытством разглядывает Сергея.

– А что?

– Да нет, ничего, – весело говорит Степан Трофимович, отмечая в памяти лицо Сергея. – Знакомьтесь. Этот товарищ вместо Чантурия… Сергей протянул руку:

– Сергей.

На лицо лейтенанта прорвалась улыбка:

– Раздолин.

– Отведите его в пятый корпус, покажите машину. Там как раз занятия сейчас, – говорит Ширшову человек за столом и, обернувшись к лейтенанту, спрашивает: – С пропуском у вас все в порядке?

– Так точно, – с веселой готовностью отвечает лейтенант.

Человек за столом снимает очки, жмурясь, потянул бумаги с угла стола. Это значит: разговор окончен…

И вот они уже идут по просторному двору завода. Весна. Яркое, звонкое апрельское небо. В синей тени корпусов лежит грязный, пресно пахнущий сырым погребом снег.

Еще висят кое-где блестящие, хрустально чистые зубья сосулек, но крыши уже сухие. На одной из них, раздевшись до пояса, лежат на животе двое маляров. Они выкрасили почти всю крышу и оставили себе лишь небольшой сухой и теплый островок и тропинку к пожарной лестнице.

Корпуса новые, светлые, с широкими блестящими полосами стекла, стоят ровно и свободно. Двое идут по асфальтовой дорожке, обходя лужи, в которых плавают нежные облака. Иногда Сергей искоса взглядывает на Раздолина. "С Чантурия его не сравнить, Чантурия был орел", – думает он.

И вдруг!.. В серебряной водосточной трубе что-то треснуло, оборвалось и с громким пугающим шорохом покатилось вниз. Из зева трубы посыпались острые осколки льда. Раздолин, еще не поняв, что случилось, инстинктивно шарахнулся в сторону. "И этот человек полетит на Марс?" – со злой обидой думает Сергей.

2

В комнате шесть письменных столов. Комната большая, светлая, в два окна. Если подойдешь к окнам, увидишь новые четырехэтажные корпуса семнадцатой лаборатории, асфальтовые дорожки, обсаженные молоденькими тополями, и маленький бетонированный бассейн, над которым всегда рваными клочьями поднимается пар: семнадцатая спускает туда горячую воду со своих стендов. Зимой тополя у бассейна всегда в мохнатом инее. На подоконниках в комнате два хиленьких цветка, стакан и мутный, залапанный графин с водой. Один цветок заботливо подвязан к щербатому движку логарифмической линейки, воткнутому в землю. На потолке комнаты четыре белых, унылых конических плафона; их уже, впрочем, не замечают, к радости начальника АХО, противника вообще каких бы то ни было преобразований в инженерном быту.

В комнате шесть столов, "лицом" к окнам, по два в ряд. И шесть стульев. Нет, стульев пять. За первым столом у окна в левом ряду – жесткое кресло. Столы одинаковые: желтенькие, с одной тумбочкой, скромнее и дешевле которых не бывает.

Людей, которые работают за этими столами, сейчас нет. Не часто случается, что уходят все, но иногда случается. Впрочем, столы могут тоже кое-что рассказать об этих людях.

Стол Бориса Кудесника, обладателя единственного кресла, покрыт толстым стеклом.

Под стеклом табель-календарь с рекламой сберегательных касс, фотография маленького глазастого мальчишки и какие-то аккуратно нарисованные таблички, назначение которых, как и смысл букв и цифр, известны одному Кудеснику.