Экс на миллион - Greko
— Чур, моя! — завопил Ося и кубарем скатился с лестницы.
— Стой! Разыграем! — закричал Изя и запрыгал по ступенькам вдогонку.
— Как прекрасно, когда в доме много молодежи! — растроганно шепнула мне Марья Ильинична.
Сказать, что ребята были довольны, — ничего не сказать. Они вознеслись! Никогда в жизни не имели они отдельной комнаты для каждого. И своего дома-крепости. Всегда на людях. Постоянно с оглядкой на соседей, когда не знаешь чего ждать — затрещины, злой шутки или пера в бок. А тут тебе чистое постельное белье, и в моей квартире можно в теплый тубзик сходить. Еще и кормят на убой. И хозяйка не скупится на ласковое слово. То чай зазовет попить, заставив стол вазочками с вареньем. То расцелует и что-нибудь подарит. Она начала учить их грамоте и математике. И английскому. С моим участием в уроках.
С иностранным языком у меня беда. Что я помню? «Москоу из зе кэпитал оф рашен федерейшн»?
— Вася! Какая федерация? Какая столица? Ты вообще понял, что сказал? — укорила меня Марья Ильинична, взявшаяся научить нас языку Шекспира.
Упс! Вот прокол так прокол. Эко меня занесло на автомате.
— С тобой сложнее, чем с ребятами. Переучивать всегда сложнее. Какой-то неуч тебе произношение ставил? И словарный запас совсем убогий.
Какой, какой? Средняя школа города Урюпинска — вот мой источник знаний. Когда в классе под сорок человек, а у самого желания зубрить нету от слова совсем, только такой результат и получишь.
— Тебе нужен частный учитель. Желательно носитель языка. Посмотри в газетах объявления.
Так в моей жизни появилась она, Анна. Маленькая англичанка, любившая морщить лобик. Молодая особа, работавшая раньше бонной в богатом доме и лишившаяся места из-за отъезда испугавшихся революции хозяев. Она давала частные уроки. Сама приходила. В меблированных комнатах, где она снимала жилье, заниматься с приходящими учениками ей не разрешали. Вот она и колесила по всему городу, проклиная русский бардак на транспорте и промозглые московские ветра.
Занимались мы с ней каждый день по несколько часов с перерывом на обед, а потом на чай. В пять вынь да положь ей самовар на стол и несколько бисквитов из булочной на Арбате. Традиция, понимать надо!
Как-то раз, через неделю после знакомства, уже под вечер, когда серые ноябрьские сумерки вынудили фонарщиков пораньше зажечь фонари на бульварах и Пречистенке, я пошел провожать Анну до трамвайной остановки на Садовом кольце. В городе было неспокойно. Забастовки не прекращались. Под сурдинку лезла из всех щелей разная городская дрянь. Могли и снасильничать одинокую девушку.
— Ви делать success, Базиль, — хвалила меня Анна, с удовольствием опираясь на мой локоть, а иногда и повисая, когда поскальзывалась на обледеневшем тротуаре.
Было видно, что ей нравилось идти вместе со мной. Наверное, в моем обществе она чувствовала себя маленьким щенком, надежно спрятавшимся за спину здоровенного волкодава. Мои простецкие нравы ее не смущали. Куда больше ее вдохновляли мои занятия с гирей, которые я как-то раз продемонстрировал по ее просьбе. Нет-нет да ловил я ее оценивающий взгляд во время занятий английским. Совсем не учительский это был взгляд. Что-то иное в нем проскальзывало. Что-то порочное. Но границ благопристойности мы не нарушали.
Не успел я придумать достойный ответ на английском, как постоянно требовала Анна, рядом с нами остановилась пролетка. Сидевший в ней важный господин с лихо подкрученными усами и с гладким волевым подбородком, в шубе с широким воротником и полубоярке, властно меня окликнул:
— Господин Девяткин! На два слова!
Его штатский вид меня не обманул. Вся его манера держаться и говорить выдавала в нем служивого человека, причем, в немалых чинах, привыкшего приказывать и указывать.
Я подошел, оставив Анну одну.
— Начальник московской сыскной полиции Войлошников, Александр Иванович! Я давно за вами приглядываю. И не сомневаюсь в вашем роде занятий. Если вы и впредь будете промышлять налетами в чужих городах, у меня вопросов к вам не возникнет, пока на вас не придет розыскной лист. Но в Москве извольте быть добропорядочным гражданином. Вы меня услышали?
Сердце застучало кузнечным молотом, отдаваясь в висках. Кулаки начали непроизвольно подрагивать. Переборов себя, я молча кивнул.
— Трогай! — ткнул навершием трости Войлошников своего кучера.
Пролетка умчалась.
Анна с тревогой смотрела на меня. От вопросов воздержалась. Молча мы дошли до остановки. Я подсадил девушку в трамвай и отправился обратно в Мансуровский.
Мысли были невеселыми. Откуда известна Войлошникову моя фамилия, сообразить не трудно. От околоточного, которому еще в октябре дворник Радик относил мой поддельный вид на жительство вместе с двумя красными десятками-карасями. Но почему я попал под прицел сыскной полиции? Уверен, ноги растут из Зарядья. От стукачей. Или от самого Пузана. Вот же гад! Варнацкое слово, варнацкая честь… Фуфлогон!
«Загранпаспорт превращается в большущую проблему, — печально подумал я. — С настоящей ксивой, пусть и на чужое имя, шансы его получить были почти стопроцентные. С „липовыми очками“ на мое имя — смехотворные. Идти к Пузану или нет? И хочется, и колется… И про налет на банк взаимного кредита или еще какой придется забыть. На время, если не навсегда. Можно, конечно, исполнить чес по провинциальным городам. Но сколько же маленьких касс нужно подломить, чтобы собрать приличный куш? Риск возрастёт многократно. Охохонюшки хо-хо».
— You think you got problems, Basil? — взволнованно выдала Анна на следующий день. — Я не спать всю ночь. Думать. Волноваться.
— Проблемз, проблемз, Анюта. Спасибо, что спросила.
Мои руки лежали на столе. Пальцы теребили край англо-русского разговорника, по которому мы занимались. Ее ладонь успокаивающе накрыла мою.
Успокаивающе? Между нами проскочила искра. Я не понял, как все случилось. Все дальнейшее запомнилось урывками.
Невинное поглаживание рук.
Вскочили.
Бросились друг к другу.
Жар ее губ. Хрупкость ее почти невесомого тела.
Дальше провал…
— You’re a passion machine, an animal machine, Basil! — вернул меня на землю восторженный голос Анны.
— Ты про секс, что ли? — лениво спросил я, с удовольствием и без былой спешки разглядывая ладную фигурку Анны, ее крепкие грудки нерожавшей женщины с задорно торчащими кверху сосками.
Мне нравилась их форма. «Груша». Дамы с такими титьками обычно страстны, хоть и склонны к истерикам, как свидетельствовал мой опыт. Кто сказал, что англичанки — ледышки? Анюта оказалась весьма страстной и крикливой во время секса особой. Хорошо хоть не царапучей.
— Sex? — переспросила
