Эли Берте - Шофферы или Оржерская шайка
Вообще, эти два человека скорее походили на плутов, чем на разбойников, может быть, именно потому-то их и оставили тут, что не считали достойными участвовать в страшной драме, разыгрываемой в Брейльском замке.
Но недолго пришлось Даниэлю рассматривать пришедших; заметя, что у него нет повязки на глазах, они поспешили погасить последнюю свечу, и комната осталась при одном лунном освещении.
– Тише, дети мои, тише! – говорил старший сладеньким голосом, обращаясь к обоим противникам.
– Граждане, опомнитесь! – важно вторил ему другой, – простой удар кулаком может причинить вред, против которого наука оказывается бессильной. Жизнь человеческая – вещь хрупкая, сказал греческий философ. Атома, грубого вещества в органе достаточно, чтобы улетучить эту таинственную влагу, называемую существованием.
Но ни медоточивое воззвание одного, ни педантичное замечание другого не в силах были разнять сражающихся, если б они сами, наконец, не выбились из сил.
Даниэль первый перестал защищаться и позволил седому старику оттащить себя назад. Тот же, продолжая проповедовать о согласии и умеренности, воспользовался его бессилием, чтобы опять живо связать ему руки и закрыть лицо.
Сан-Пус оказался менее покорным: измученный сначала, он потом опять поднялся и протянул уже руку, чтоб схватить на полу лежащие обломки сабли, но товарищи его, отгадав это движение, бросились на него.
– Сын мой! Что ты делаешь? – начал старик. – Мег запретил обижать старших, и если ты ослушаешься, то получишь палки!
– Убирайся к черту! – вскричал Сан-Пус, стараясь вырваться у них из рук. – Пленник меня ударил, мне надобно отомстить, а потом хоть режьте меня на куски. Пустите меня, или тысячу чертей!
– И ты смеешь, закоснелый ты грешник, говорить подобным образом с твоим духовным отцом, с твоим священником!
– Ты священник? Да ты такой же священник, как и я; ты был, не знаю, в каком-то приходе и наслушался то тут, то там фраз из катехизиса… Впрочем, ведь теперь нет на тебе твоей рясы, которую ты украл у своего бывшего господина, значит, и твоей власти я теперь не признаю. – Слова эти привели в отчаяние называвшегося священником и удерживающего своего товарища стальной рукояткой.
– А, так ты не признаешь моей власти, негодяй! -сказал он с презрением. – Так, по-твоему, я уже больше не священник Пегров, неблагодарный ты скот! Кто ж тебя венчал с больной Нанетой? А что касается будто бы украденного мною подрясника, что я иногда ношу…
– Говорят тебе, пусти меня, – перебил его Сан-Пус, заскрежетав зубами, – дело это тебя не касается, я вправе; арестант меня первый ударил и ранил…
– Ты ранен? – торопливо заговорил другой. – Это уж меня касается, где рана? У меня же, кстати, бинты и бальзам с собой; я тебя сейчас же перевяжу и если понадобится, то по всем правилам науки и оперирую.
– Ты-то, мясник проклятый, не трогай меня! – вскричал Сан-Пус, будучи не в силах более сопротивляться. -Ты ведь только все хвастаешься, что ты хирург, а ты не более, как шарлатан, во всю-то свою жизнь ты только и лечил, что чахоточных коров и не вылечил никого, кроме першеронских лошадей.
И самолюбие доктора было поражено, как и самолюбие священника.
– Милостивый государь! я не могу отвечать на подобные нелепости; но скажи же ты мне, плут, кто вынул пулю из плеча Аби-Веру, полученную им на Шартрской дороге при схватке с торговцами быками? Кто залечил менее чем в неделю сабельную рану, нанесенную Борну де Мане жуанвильским жандармом? Кто вас лечит, кровь пускает, оперирует, когда вы больны, ранены, объедитесь или передеретесь? Глупые животные! Без меня вы бы давно передохли, как собаки.
– И какое ж вознаграждение за все мои познания, за все труды? Мне приходится жить почти что в подземелье, откуда только и выхожу, что сопровождать вас в ваших опасных экспедициях; и мне, ученому, другу страждущего человечества, угрожает та же участь, которая вас всех не сегодня завтра ожидает… Нет, нет! этак и филантропия опротивеет!
– Ты прав, Баптист хирург! – торжественно произнес священник Пегров. – Со смерти наших прежних атаманов, Пулалье и Флер д'Эпина, наши люди ничего более не уважают, нет послушания, дисциплины в шайке! Это, конечно, не потому, чтобы Мег наш не был дока первой руки или чтоб у него недоставало железного кулака, нет, но дело в том, что людей нынче набирают кое-каких, не способных повиноваться раз предначертанным правилам; да вот, например, Гро-Норманд мертвецки пьяный валяется тут под столом, тогда как он должен бы был быть на своем посту и смотреть в оба. В былые времена ведь подобное нарушение дисциплины было бы наказано ста палочными ударами… Но что я ни говори, как я ни сокрушайся, а дела не пойдут от того лучше. Тоже, разве это не стыд, что у нас столько мужчин и женщин живут беспорядочно, когда я тут мог бы венчать и развенчивать сколько угодно по нашим постановлениям; при случае я непременно представлю Мегу всю опасность этих привычек, противных религии и дисциплине.
Хотя Даниэль не все понимал из этого разговора, передаваемого ими на своем арго, непонятном ни для кого из пленников, но все же он угадывал, что между разбойниками завязалась ссора и это послужило ему для отдыха.
Со своей стороны Сан-Пус хотел поскорее избавиться от своих новых товарищей, к тому же он боялся еще, что они пожалуются на него атаману. Они зажгли снова свечу, и он спокойно уселся на прежнее свое место, по-вилимому, не помышляя более о мести.
Между тем, уже начинало светать. Как вдруг вблизи фермы послышался топот и шум; сильный голос из-за ворот крикнул:
– Тревога, негры! Живей убирайся! Пора!
– Тревога! – повторил, вскакивая, Сан-Пус.
– Тревога, тревога! – в свою очередь со страхом вскрикнули священник и хирург.
И все трое бросились к дверям фермы. Влияние этого слова было так сильно, что даже Гро-Норманд, до сих пор без чувств лежавший под столом, при первом его звуке очнулся и, приподнявшись на локте, стал протирать себе глаза, но когда раздалось вторично "тревога", он машинально встал и, хотя качаясь, но поспешил вслед за товарищами.
По уходе их новая партия разбойников вошла в залу, ведя с собой связанного, с обернутой головой, фермера и, повалив его на пол, торопливо связали ему ноги и затем, постаравшись притворить за собой сломанную дверь, скрылись. После чего в зале остались одни несчастные жертвы.
Еще в продолжение нескольких минут после этого на дворе слышались торопливые шаги мошенников, но вскоре все затихло, а при команде, произнесенной вполголоса, шайка двинулась и, пройдя ворота, быстро скрылась.
Наконец-то пленники могли считать себя освобожденными, но после ночи, проведенной в таком ужасном положении и таком страхе, никто из них не был в состоянии пошевельнуться, чтоб развязать свои веревки.
