Валерий Поволяев - Бросок на Прагу (сборник)
Спуск в горах — штука гораздо более сложная, чем подъем. Горшков внимательно следил за дорогой, ощупывал глазами каждую неровность, каждый покатый камень, подползающий под колеса «виллиса», одновременно скашивал взгляд на водителя: капитану казалось, что тот очень уж неуверенно чувствует себя за рулем. А с другой стороны, Горшков спрашивал себя — не слишком ли он придирается к этому взмокшему, с испуганным взглядом сержанту?
Петронис, по обыкновению, молчал — если дело не касалось служебных вопросов, из него и слова нельзя было выдавить — такой это был человек, Мустафа дремал, будто его ничто не касалось, но, несмотря на то что глаза его были закрыты, а под ухом покоилась сложенная вдвое пилотка, он все видел и все слышал и, как принято говорить в таких случаях, контролировал ситуацию — в любую секунду он, не открывая глаз, мог швырнуть гранату и попасть в цель, метнуть нож и не промахнуться.
Мустафа — это Мустафа, к этому ни прибавить нечего, ни убавить.
Горшков расстегнул воротник гимнастерки — начало припекать, спина сделалась мокрой от пота, открытое солнце стало колючим, словно посылало с неба снопы иголок, и кололи эти иголки, кололи, вонзались в живое тело, раздражали капитана.
Впереди обозначился выступ с реденькой прической на каменном темени — несколькими хилыми деревцами, растущими вкривь-вкось, на одном из деревцев сидела крупная хищная птица, похожая на беркута, хотя вряд ли беркуты водятся в горах, — и угрюмо разглядывала колонну.
Словно бы что-то почувствовав, Мустафа приоткрыл один глаз, потом закрыл и разлепил склеившиеся ото сна губы:
— Кыш, злобная пцыца! — сунул пилотку под другую щеку, почмокал довольно ртом и в следующее мгновение уснул. Нервная система у Мустафы не была искалечена войной.
Хищная «пцыца» послушалась Мустафу, проклекотала что-то на прощание, сделала сильный мах крыльями и исчезла за выступом.
— Ишь ты! — только и молвил капитан.
Колонна продолжала двигаться дальше. Дорога обогнула выступ, перевалила через пологий взгорбок, укрепленный по краю бетонным барьером, и покатила вниз.
Справа, в сизой курящейся дымке, открылась долина, застроенная нарядными белыми домиками. Ну, будто декорация к какому-нибудь детскому спектаклю, не иначе. На карте городок был обозначен мелким слабеньким кружочком, свидетельствовавшим о том, что жителей он насчитывал немного — всего тысячу с лишним человек.
Городок этот не имел даже названия, на карте стоял лишь номер, — видать, появился он совсем недавно, не успел еще занять место в строю других городов, но главное было не это… Горшков не выдержал — ахнул…
Неведомый городок этот был забит техникой и солдатами, мышиного цвета на кипенных улицах было больше, чем цвета белого, все сплошь мышиное, словно бы царство длиннохвостых высыпало на поверхность земли, оставив в глуби свои норы.
— Немцы! — негромко произнес Горшков.
Спящий Мустафа среагировал на тихий возглас мгновенно, подхватил автомат и вскинулся на сиденье.
— Где?
Горшков молча ткнул вниз, в запруженную долину, и поспешно выскочил из «виллиса». Придерживая хлопающую по бокам планшетку, побежал к «доджам».
— Приготовьтесь к бою, — предупредил он разведчиков, понесся дальше, к артиллеристам.
— Фильченко! — закричал он издали, подивился хриплой дырявости собственного голоса, словно бы у него действительно где-то прохудилась глотка. — А, Фильченко!
Младший лейтенант Фильченко вывалился из «доджа», потрусил ему навстречу. Молча козырнул.
— Скажи, Фильченко, твои пушки смогут стрелять вниз, в долину? — Горшков ткнул пальцем себе за спину.
— А почему бы и нет, товарищ капитан. Если надо — сделаем. Это вверх стрелять несподручно, а… — Фильченко закашлялся, прижал к губам кулак, выбухал в него кашель, — а вниз сколько угодно. Полковые семидесятишестимиллиметровки способны делать все!
Хоть и не был Фильченко хвастуном, а его могло понести.
— Расставляй стволы по краю дороги, — велел ему Горшков, — готовься к стрельбе. Внизу — немцы. Много немцев!
— Охо-хо-хо! — увидев мышиные фигурки, озадаченно проговорил Фильченко. — Похоже, тут собралась вся Германия.
— Вот именно — вся! — бросил через плечо Горшков и побежал дальше, к танкистам.
— Пищенко!
Пищенко сидел на башне танка, свесив ноги вниз.
— Скажи, капитан, твои пушки отсюда вниз под углом в сорок пять градусов стрелять смогут?
— Это же не верблюды. Для этого мне машину надо поставить на попа, носом вниз и привязать к ближайшему деревцу веревочкой…
— А на попа носом вверх и стрелять через выхлопную трубу?
— Нет, на попа носом вниз, и стрелять так, как положено стрелять.
— Значит, рассчитывать мне можно только на семидесятишестимиллиметровки…
— Зато танки незаменимы в атаке, — сказал Пищенко.
— В городе этом — дивизия, не меньше. А может, и больше, капитан. Сомнут нас, как бумажку в сортире, и даже на гвоздь вешать не будут — подотрутся без всяких протыков…
— А мы попробуем перехитрить их.
— На это я и рассчитываю…
Что еще имелось в распоряжении капитана Горшкова? Минометы. Справные стадвадцатимиллиметровые минометы — мечта каждого батальонного командира. На руках эти тяжелые агрегаты носить несподручно, а на «доджах» — в самый раз. В горах — капитан сам видел, — стадвадцатимиллиметровые «самовары» возили на ишаках. Очень недурно выглядит. Идет ишак, воздух портит, ровно бы пристреливается, а на спине у него — тяжелая самоварная труба, миномет.
— А хитрость наша в чем будет, капитан? — спросил он у Пищенко.
— Что бывает с бутылкой, в которую забиты две пробки?
Горшков неожиданно просиял: он сам об этом думал — залпом пушек запечатать выезд из городка, поджечь несколько танков, стоявших в хвосте колонны, а затем запечатать вторую сторону городка, сам въезд, и все — эта публика будет сидеть в бутылке, как миленькая, ни туда не сунется, ни сюда.
— Так и поступим. — Горшков стянул с головы пилотку, вытер ею мокрый лоб. — Пусть знают наших!
Земляк Фильченко не подводил курганскую марку, лицо свое в зеркальце не рассматривал, действовал стремительно — он уже шустро покрикивал на подопечных бойцов, размещал отцепленные от «доджей» пушки, укреплял их колеса клиньями, чтобы после выстрелов не катились вниз, не то бывает, некоторые пушки ведут себя как соскучившиеся по мужику дамочки… Не удержать.
А удержать пушки обязательно надо, иначе с чем же идти на Прагу?
— Вумный ты у меня, земеля, — похвалил Горшков младшего лейтенанта, когда тот пришел доложиться, что к стрельбе готов. — Только вот что… Поначалу ударь в хвост танкам, отрежь им дорогу, чтобы они не рванули к нам, потом бей по передним рядам — голове тоже нельзя дать уйти. Понял?
