Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо
Когда, по выражению Хэвлока, муза выучилась писать, последовали удивительные перемены. Новые тексты могли свободно приумножаться и разнообразиться, потому что больше не подчинялись закону экономии памяти. Хранилище знаний перестало зависеть только от слуха и голоса, обрело материальную сущность, а значит, годилось теперь для бесконечного расширения. Литература стала вольно расходиться по всем направлениям, она больше не зависела от ограниченной способности людей к запоминанию. Эта вольница повлияла на темы и точки зрения в повествовании. Устная традиция благоволила консервативным формам и идеям, понятным аудитории, а письменная рвалась за неведомые горизонты, ведь читатель располагал временем, чтобы спокойно воспринять и обдумать новые мысли. Книга дает приют эксцентричным задумкам, голосу индивидуальности, протесту против косности.
Отойдя от устной традиции, язык претерпел архитектурные сдвиги: синтаксис расцвел новыми логическими структурами, лексика стала абстрактнее. Кроме того, литература нашла способы обойти строгую дисциплину стиха. Подобно мольеровскому мещанину во дворянстве, обнаружившему, что вот уже сорок лет он, сам того не зная, говорит прозой, греческие авторы вдруг сообразили, что их персонажи могут разговаривать не гекзаметрами.
Проза стала мощным двигателем фактов и теорий. Новаторские высказывания расширили пространство мысли. Этот переход – от слуха к зрению – лежит в основе истории, философии, науки. Чтобы обозначить свой умственный труд, Аристотель выбрал слово theoría и соответствующий ему глагол theoreîn, которые в греческом относятся к акту созерцания. Его выбор на многое проливает свет: ремесло осмысления мира существует благодаря книгам и чтению, то есть ви́дению слов, медленному раздумью над ними, а не просто уловлению их в быстром потоке речи.
Перемены происходили медленно. Нам обычно кажется, что нововведения мгновенно вытесняют старые обычаи, но в действительности эти процессы нужно измерять не в световых годах, а в «годах-сталактитах». Мало-помалу, словно капли, соскальзывающие с камня и оставляющие после себя тончайшую прослойку кальцита, буквы исподволь строили новое мышление. Отход от устной традиции в Древней Греции длился с VIII по IV век до нашей эры. Аристотель, собравший большую коллекцию книг, вдохновительницу амбициозной Александрийской библиотеки, может считаться первым европейским интеллектуалом в строгом смысле слова.
На самом деле следует говорить не о замене одного другим, а о любопытном смешении устной традиции и письменной, их тонком переплетении. Например, дети в школах учились читать по «Илиаде» и «Одиссее». Гомер по-прежнему занимал главное место в образовании – как и во времена устной традиции, он был безусловным авторитетом для всей Эллады. С другой стороны, не приходится сомневаться, что умелые рассказчики и сочинители речей также пользовались популярностью у греков. Доказательство тому – неиссякаемая страсть к риторике. Как правило, политическую власть в греческих городах-государствах обретали люди, не чуждые красноречия. Там не существовало, как в Средневековье, разделения на мускулистых, но туповатых феодалов, и образованных книжников, писавших бумаги за своих сеньоров. Греки обожали сильные речи, сдобренные хорошей порцией острословия. Стереотипный образ грека, существовавший в Древнем мире, – человек петушащийся, языкастый, которому до всего есть дело. Из-за этой чрезмерной любви к слову и преклонения перед словесностью завоевавшие Грецию римляне сочли местных жителей неисправимыми болтунами.
Если вслушаться, крылатые слова зазвучат в репликах хора из греческих трагедий, в гимнах Пиндара, в уснащенной анекдотами истории Геродота, в диалогах Платона. Но все эти произведения носят также отпечаток свежего индивидуального языка и сознания. Как водится, не случилось полного разрыва – и не получилось абсолютной преемственности. Даже самый новаторский литературный текст неизбежно содержит фрагменты и обрывки бесчисленных предшественников.
Случай Сократа – интересный сплав нового и старого. Мелкий ремесленник Сократ проводил время, бродя по афинским гимнасиям, мастерским и агоре, и заводил философские беседы с любым желающим. Пристрастие к праздношатанию и трепу, а также полное отсутствие интереса к ведению хозяйства загубили его брак с Ксантиппой и заслужили ему славу человека никчемного. Он виртуозно владел искусством беседы и всегда наотрез отказывался записать хоть что-то из своих поучений. Винил книги в том, что они препятствуют диалогу идей, ибо написанное слово не способно отвечать на вопросы и возражения читателя. Наверняка он ощущал больше родства с древними странствующими сказителями, чем с бледными осунувшимися писаками. И все же муза философии, искусившая Сократа и сделавшая его счастливым бездельником, была дочерью письма. В традиционной культуре такой человек, как он, простолюдин и не красавец – низкорослый, курносый, пузатый, – не имел бы права слова, его постигла бы участь Терсита. Но в просвещенных Афинах аристократы не только отказались подвергнуть его публичному побиванию палками, но и уважали его уличное философствование и даже оплачивали оное.
Сократ был не единственным в переходную эпоху мыслителем, чуравшимся письма. Пифагор, Диоген, Будда и Иисус из Назарета также сделали выбор в пользу устного слова. Однако все они умели читать и писать. В Евангелии от Иоанна Иисус наклоняется и пишет пальцем на песке, а потом выпрямляется и произносит знаменитое: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». Иоанн не открывает нам, что было написано на песке – может, столь же значительные слова, как сказанные через мгновение, а может, просто список дел. Важно, что сам этот эпизод мы читаем. Ученики взялись за то, чем пренебрегли наставники, и сегодня, благодаря книге Деяний, мы неплохо представляем их мирской путь. Учителя были верны устной традиции, но решающую роль в распространении учения сыграли книги. Когда единственным хранилищем слов была память, инакомыслие едва ли могло выйти за пределы кружка учеников.
Важно подчеркнуть: в цивилизации письменности устная традиция утратила монопольное право на слово, но не иссякла и живет по сей день. До ХХ века умевшие читать составляли меньшинство в любом обществе, да и сегодня в мире живут сотни миллионов неграмотных людей. Антропологи знают, что голос песен и мифов никогда не умолкал. Между двумя мировыми войнами Милмэн Пэрри, исследователь из Гарвардского университета, отправился на Балканы, чтобы услышать, как поют эпические поэмы, подобные гомеровским, и попытаться с их помощью разгадать загадку Гомера. Удивительным образом его научная поездка сама превратилась в эпопею. В 1933 году была зафиксирована песнь, в которой неграмотный сказитель описывал заморского филолога как героя мифов: «Серый ястреб взлетел над прекрасными пределами Америки, преодолел страны и города и опустился на берег нашего моря. Память о нем мы сохраним до конца времен». Другой американский ученый, Хайрам Бингем, двумя десятилетиями ранее обнаруживший затерянный город Мачу-Пикчу, вошел в массовую культуру под щелканье знаменитого кнута – под именем Индиана Джонс. Пусть недолго, но и университетских профессоров принимали на должности героев в эпической вселенной.
Как ни нелепо это звучит, устная традиция очень многим обязана техническому прогрессу. С незапамятных
