Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо
Алфавит
Мирная революция
38
Мы, люди XXI века, считаем само собой разумеющимся, что все учатся читать и писать в детстве. Думаем, что это доступно всякому. И даже представить себе не можем, что вокруг есть неграмотные вроде Ханны.
Но они есть (в 2016 году в Испании их насчитывалось 670 000, по данным Национального института статистики). Я была знакома с одной женщиной, не умевшей читать. Наблюдала ее беспомощность в повседневных ситуациях, когда требовалось найти нужную улицу или перрон на вокзале, разобраться в счете за свет – хотя владеющим грамотой, думается мне, тоже не понять запутанные тарифы на электричество, – не испортить бюллетень при голосовании, заказать блюдо из меню. Только знакомые места и повторяющиеся действия помогали ей справиться с тревогой в мире, которым она не могла пользоваться, как все остальные. Она прикладывала невероятные усилия, чтобы скрыть свою неграмотность, – я забыла очки, вы не прочтете мне вот тут? – и вынужденное притворство отдаляло ее от людей. Я хорошо помню эту беззащитность, набор мелких уловок – как попросить незнакомца о помощи, не опозорившись? – словно всю жизнь остаешься несовершеннолетней. В фильме Клода Шаброля «Церемония» отражена темная сторона этого тихого отчуждения, толкающего главную героиню с ироническим именем Софи – «мудрость» – на путь насилия. «Церемония» – экранизация триллера Рут Ренделл «Каменный приговор», в котором рассказывается об отчаянном – в итоге смертоносном – стремлении неграмотной женщины сохранить свою тайну.
В современном мире мы читаем больше, чем когда-либо. Мы окружены надписями, вывесками, объявлениями, экранами, документами. Улицы сочатся словами – от граффити до неоновых реклам. Тексты самого разного формата живут у нас, как домашние питомцы. Никогда их не было так много. В течение дня нам в глаза постоянно бросаются буквы, иногда заранее возвещая о своем скором появлении. Несколько часов работы и досуга ежедневно уходит на взаимодействие с разными клавиатурами. Когда человек в окошке просит нас заполнить бланк, он не интересуется, обучены ли мы грамоте. В самых обычных делах мы потерпели бы полный крах, не умея бегло писать.
Ана Мария Мойш рассказывала мне, как однажды в семидесятые обедала в компании мэтров нового латиноамериканского романа: Марио Варгаса Льосы, Габриэля Гарсиа Маркеса, Альфредо Брисе Эченике, Хосе Доносо, Хорхе Эдвардса… Дело было в одном барселонском ресторане, где клиенту полагалось записать заказ и отдать официанту. Но за выпивкой и разговорами компания позабыла про меню и не замечала вопросительных взглядов официантов. Пришлось вмешаться метрдотелю, возмущенному долгой болтовней и безразличием к еде. Он подошел и, не узнав собравшихся, сердито спросил: «За этим столиком никто писать не умеет, что ли?»
Мы по умолчанию считаем, что подавляющее большинство людей вокруг нас умеет читать и писать. К такому положению дел мы шли веками. Подобно информатике, письмо поначалу принадлежало небольшой группке специалистов. Но постепенные упрощения позволили миллионам людей овладеть им и пользоваться каждый день. С компьютерами так произошло лет за двадцать, а у письменности заняло тысячелетия. Далекое прошлое вообще не отличается расторопностью.
Шесть тысяч лет назад в Месопотамии появились первые знаки письменности – корни их уходят во тьму и тишь. Через некоторое время письмо параллельно зародилось в Египте, Индии и Китае. Новейшие теории возводят его к практической необходимости – составлению списков собственности. Если эти гипотезы верны, то наши предки счету обучились раньше, чем письму. Последнее возникло, чтобы избавить от трудностей богатых землевладельцев и их счетоводов, которым нужно было делать заметки, – на словах вести бухгалтерию нелегко. Записывать истории и легенды стали гораздо позже. Экономика движет нами в большей степени, чем фантазия. Сперва описи, а уж потом выдумки (первым делом расчеты, вторым – рассказы).
Первые знаки представляли собой схематические рисунки (голова вола, дерево, кувшин с маслом, человечек). Ими древние обозначали свои стада, леса, кладовые, рабов. Сначала их печатали на глине с помощью штампов, а позже стали процарапывать каламом. Рисункам полагалось быть простыми и всегда одинаковыми для удобства заучивания и чтения. Следующий шаг – знаки для абстрактных понятий. На древнейших шумерских табличках две скрещенные линии означали вражду, две параллельные – дружбу, утка и яйцо – плодовитость. Мне нравится воображать, в какое волнение приходили наши предки, когда переносили на глину свои мысли, когда понимали, что любовь, ненависть, cтрaх, разочарование или надежду можно записать.
Вскоре возникла проблема: для описания материального и внутреннего мира требуется слишком много рисунков – от блох до облаков, от зубной боли до страха смерти. Число знаков неуклонно росло и перегружало память. И нашлось решение – одно из самых гениальных в истории человечества, смелое, простое, чреватое фантастическими последствиями: не рисовать больше вещи и идеи, каковые бесконечны, а рисовать звуки слов, каковые ограничены числом. Так, путем постепенных упрощений, пришли к буквам. Придумав сочетание букв, мы получили идеальную – и самую долговечную – партитуру языка. Но буквы помнят о временах, когда были схематическими рисунками. Латинская D вначале обозначала дверь, M – движение воды, N – змею, а O – глаз. До сих пор наши тексты являют собой пейзажи, где незримо для нас качаются морские волны, притаились опасные звери и глядят немигающие глаза.
39
Первоначальные системы были настоящими лабиринтами символов. В них смешивались условные изображения – идеограммы и пиктограммы, – фонетические знаки и дифференцирующие метки, позволявшие отличать одно от другого. Владение письмом требовало запоминания примерно тысячи символов и их сложных сочетаний. Подобные чудесные знания передавались лишь внутри избранного сообщества писцов, мастеров престижного и тайного ремесла. Подмастерья, происходившие из знатных семейств, попадали в суровую школу. В одном египетском тексте говорится: «Уши юноши у него на спине; он слушает, только когда его бьешь!» В школах писцов на спинах учеников не оставалось живого места. Мальчиков закаляли поркой и железной дисциплиной. Праздность искореняли, и нерадивого ученика могли
