Виталий Гладкий - Тень Торквемады
— Ну и что нам теперь делать? — Федюня беспомощно посмотрел на свои босые ноги.
— Когти рвать, — ответил Глеб. — Переодеваемся — и ходу, к машине.
— Что, на этом и пошабашим?
— Именно это я и хочу сказать. До лучших времен. Сейчас в подземелье может сунуться только полный идиот. Нужно дождаться, пока не рассеется кислотный туман, и действие паров не будет нейтрализовано естественным путем. А на это потребуется очень много времени. Не будем же мы сидеть на этой горушке и ждать с моря погоды неизвестно как долго?
— Не будем, — уныло согласился Федюня.
— Да ты не дрейфь. Место тут перспективное, это и ежу понятно. Вернемся. Долго ли. А пока займемся реализаций добычи и посмотрим, что там внутри футляра. Но это уже дома, в моей лаборатории.
Замаскировав вход в подземный коридор, они быстро собрались и направились к машине. Вскоре «Нива», покинув заповедную «Угру», помчалась по шоссе с приличной скоростью. Ветер, врываясь через открытые окна в салон, приятно холодил кожу, которая все еще пощипывала, но это обстоятельство казалось приятелям сущей мелочью. И Глеб, и Федюня, отбросив сожаления, — ведь им так и не удалось разведать все тайны подземелья Чертова Города — не сомневались, что впереди их ждут большие открытия. И сундуки, набитые золотыми дукатами. Лазурное настроение Соколкова немного портило лишь одно неприятное обстоятельство — его верная канарейка не перенесла испытания кислотными парами и погибла при исполнении служебных обязанностей.
Глава 3. Авантюрист. Португалия, 1564 год
Жители Лижбоа — Лиссабона — называют реку Тежу «соломенным морем». В лучах заходящего солнца река отливает золотом, и многочисленные суда под белыми парусами кажутся жемчужинами в драгоценном златотканом поясе, который обронила в этих краях Ипполита, царица воинственных амазонок из древнегреческого мифа.
Примерно в двух лигах[35]от Лижбоа, на берегу Тежу, приютилось небольшое селение Прагал. В нем есть церквушка и около сотни домов; живут тут в основном бедняки. Узкие крутые улочки селения наполнены запахом жарящихся сардин и разогретого оливкового масла, пением канареек, криком петухов и быстрым говором его жителей, которые большую часть дня проводят на свежем воздухе.
На краю селения стоит старый и сильно разрушенный замок. Он не укреплен и не имеет гарнизона; только местные жители, повинуясь королевскому указу, иногда несут там караульную службу. Неподалеку от замка лениво вращаются крылья ветряной мельницы, и щипающий скудную травку осел, привязанный к колу, с неодобрением прислушивается, прядая ушами, к ее противному скрипу.
Осел принадлежал главной достопримечательности селения Прагал — небогатому фидалго[36], которого звали Фернан Мендес Пинто. Его дом был самым большим и благоустроенным в селении. Он стоял в некотором отдалении от хижин рыбаков (большинство жителей Прагала ловили рыбу, благодаря которой и выживали). Высокая вытяжная труба над домом фидалго предполагала наличие в нем большого камина, где можно было жарить на вертеле крупную дичь. Но главным было то, что в сырые зимние вечера домочадцы Пинто могли согреваться у огня в отличие от бедняков, очаги которых находились на улице.
Впрочем, Господь был милостив к жителям Лижбоа и Прагала, и зимы редко бывали холодными; а уж лето, которое длилось почти полгода, и вовсе радовало. Оно было в меру влажным и не жарким.
Жители Прагала относились к Фернану Пинто с почтением и некоторой опаской. Он относился к тем отчаянным головорезам-конкистадорам, которые бороздили моря Нового Света, завоевывая все новые и новые территории для португальской короны. У сеньора Пинто и внешность была соответствующей: высокий, широкоплечий, с длинными черными волосами, уже тронутыми сединой, и лицом в шрамах, которые предполагали весьма бурное прошлое фидалго.
Фернан Мендес Пинто обосновался в Прагале с семьей в начале 1560 года, возвратившись из дальних странствий. Вскоре жителям селения стало известно, что сеньор более двадцати лет пробыл на Востоке, но никто из них толком не знал, чем он там занимался. А сам сеньор Пинто не горел желанием рассказывать о своих приключениях. Жил фидалго скромно, но в гораздо большем достатке, чем его соседи. Он всегда был приветлив, вежлив, и спустя год-два жители Прагала начали принимать Фернана Пинто за своего.
* * *
Вечерело. Золотой пояс реки Тежу ярко выделялся на фоне холмов, отчего они казались темными и мрачными, несмотря на россыпь побеленных сельских хижин на берегу, куда упали последние лучи уставшего за день солнца. В кабинете Фернана Пинто зажгли свечи, и он продолжил труд, который завещал своим детям.
Фидалго в который раз переписывал историю своих скитаний. Он хотел, чтобы его рукопись была верхом совершенства.
«…Когда я представляю себе великие и непрестанные горести и злоключения, которые мне пришлось испытать с самых ранних лет и в течение большей и лучшей части моей жизни, мне кажется, что у меня предостаточно оснований сетовать на судьбу. Она как бы нарочито ставила перед собой цель преследовать и обижать меня, словно это должно было принести ей великую честь и громкую славу.
Но, с другой стороны, когда я подумаю, что от всех этих опасностей и забот меня избавлял Всевышний, даруя мне всякий раз спасение и безопасность, я вижу, что жаловаться на все прошлое зло у меня куда меньше оснований, чем благодарить Господа за теперешнее мое благополучие. Ибо угодно ему было сохранить мне жизнь, дабы мог я оставить в наследие детям своим это грубое и несовершенное сочинение, которое я для них единственно и пишу, дабы узнали они из него все заботы и опасности, изведанные их отцом, коего за двадцать один год тринадцать раз брали в плен и семнадцать раз продавали в рабство в Индии, Эфиопии, Аравии, Китае, Тартарии[37], на Суматре и во многих других странах восточного архипелага на крайних пределах Азии…»
Фидалго отложил в сторону перо и с благодарностью принял кубок подогретого вина, который принесла ему жена — весьма приятная на вид матрона, слегка располневшая, но с лицом свежим и улыбчивым. Она уже не чаяла увидеть своего мужа в живых, поэтому относилась к нему с трепетной любовью, стараясь угадать и предвосхитить его малейшее желание. Отхлебнув несколько глотков превосходного вина, которое производили на острове Мадейра, Фернан Пинто продолжил:
«После того как в нужде и лишениях я провел первые двенадцать лет своей жизни в бедном доме отца своего, в селении Монтемор-о-Вельо, один из дядей моих, желавший направить судьбу мою в более благоприятное русло, отвез меня в Лижбоа. Там он определил меня в услужение к одной весьма знатной сеньоре, полагая, что покровительство ее принесет мне то, чего он желал для меня добиться. Произошло это в то время, когда в Лижбоа разбивали щиты по случаю кончины государя нашего, короля дона Мануэла, иначе говоря, в день святой Люции, декабря тринадцатого дня 1521 года, что я хорошо запомнил.
