Приказано молчать - Геннадий Андреевич Ананьев
Комотрядовцы сидели в углу большого сарая-сенника на голом холодном полу и подбадривали себя разговорами.
– Не те годы сейчас, чтобы басмачи страх наводили.
– А кто ж главарь у них?
– Новый какой-то. Старых я всех знаю, – ответил на этот вопрос Кучукбаев. – Ни с одним из них не приходилось встречаться. Может, из тех, что из Киргизии через наши места прорвались.
– Видно, из Киргизии, – согласился Сандыбаев. – Многих тогда побили, но многим удалось и уйти. Ну ничего, придет и им конец.
– Вначале с нами покончат, – проговорил кто-то совсем тихо.
– Не посмеют. Мы советские люди. Нас защитит страна! – Черные глаза Манапа блестели даже в полутьме, рука рубила воздух в такт словам. – Мы не скот!
Заскрипели ржавые дверные петли.
– Выходи по одному. Ты! – вышедший указал пальцем на Манапа. – Побыстрей!
Кучукбаева подвели к группе людей, сидевших возле юрты на разостланной кошме и пивших кумыс.
– Пограничник?! – спросил его толстый мужчина и отхлебнул из большой деревянной чашки глоток кумыса.
У Манапа перехватило горло – ему хотелось пить, глотнуть хотя бы один глоток душистого кумыса, но он скрыл от взглядов сидящих это желание. В толстом человеке он узнал того басмача, на которого кинулся в лесу с топором. «Главарь», – определил он. Кучукбаев обвел всех сидящих взглядом – знакомых лиц не было.
– Нет. Я – крестьянин. – Манап Кучукбаев говорил спокойно, стоял прямо и смотрел в глаза спрашивающему.
– Почему в солдатской форме?!
Кучукбаев стал объяснять, что они нанялись заготовить дрова и лес пограничникам и что те дали им одежду, хорошо кормят и хорошо платят.
– Врешь, желтая собака! – крикнул главарь. Потом спокойно, с усмешкой, обратился к сидящему рядом горбоносому басмачу: – Развяжи ему язык, Абдулло.
Бич просветлел в воздухе и больно врезался в спину.
– Говори!
– Я сказал правду.
Снова свист бича, снова вопрос. Били, пока Манап не упал. Тогда его оттащили в сарай и пригласили «на беседу с аксакалами» другого комотрядовца. До вечера «побеседовали» со всеми. У всех были коричневые рубцы на спинах. Все молчали.
Ночью их не трогали. А утром, как только солнце осветило одну грань Хан-Тенгри, дверь сарая заскрипела вновь.
– Кучукбаев Манап, выходи!
«Неужели кто-то предал?» – мелькнула мысль у Кучукбаева.
Кто-то из тех пятерых, что остались в сарае, назвал фамилию Кучукбаева, начальника отряда. Кто? А, может, кто-либо из басмачей опознал?
Манапа привели к юрте. Те же лица в том же полукруге, те же деревянные чашки, наполненные кумысом, то же нестерпимое желание выпить хотя бы один-единственный глоток холодного напитка.
– Слышал, Кучукбаев, о тебе много. Говорят, хорошим проводником у пограничников был, прислуживал им. Теперь увидел тебя своими глазами. Садись, гостем будешь, – с язвительной усмешкой заговорил главарь.
– Я требую, чтобы вы вернули нас домой! Вы ответите за все ваши бесчинства!
– Ты разве забыл наш обычай – гость, не отведавший угощения, оскорбляет хозяина, а оскорбленный вправе мстить.
Кучукбаеву поднесли чашку, наполненную вонючей жидкостью.
– Угощайся.
Манап отвел рукой чашку:
– Я не гость. Я – пленник.
Тот, кто подавал «угощение», со всей силой ударил Манапа чашкой по голове. Из рассеченного уха начала капать кровь. Но Манап устоял на ногах. Напрягая всю силу воли, старался казаться спокойным. Высокий, плотный, в туго обтягивающей грудь гимнастерке, он был похож на бывалого солдата; черные глаза его смело смотрели в лицо главарю банды.
– Неверным продался! Против своих идешь! – сквозь зубы процедил главарь и хитро улыбнулся. – Аксакалы, гость не принял угощения. Он оскорбил нас, отступил от обычаев предков. Какое полагается за это наказание?
– Смерть!
Кучукбаев стоял со связанными руками у края неглубокого оврага под старым карагачом. Одна ветка, низко склонившись над землей, была как раз перед глазами Манапа, а сквозь шершавые темно-зеленые листья просвечивала снежная вершина далекой горы.
Манап смотрел на листья, на далекий белый снег и мучительно старался вспомнить, где он видел такую же ветку, такую же снежную вершину, белевшую сквозь листья. «Где?! Где?!» – напрягал он память, как будто от ответа на этот вопрос могло что-то измениться в его положении.
Наконец он вспомнил: «У Красной сопки». Он даже обрадовался тому, что помнит такие мелкие детали прошлого.
Тогда в одной из схваток с бандитами погиб красноармеец Кропоткин. Пуля пробила ему голову.
Манап долго смотрел на убитого солдата, с которым не один раз ходил по следам басмачей, потом поднял голову и увидел сквозь листья белые шапки гор…
Услышав лязг затворов, Манап не сразу осознал, что за его спиной басмачи заряжают карабины.
Тут он заметил на темном, почти черно-зеленом листе красную с белыми пятнами божью коровку. Она торопливо ползла вверх, и, добравшись до ножки листка, расправила крылья и полетела. Манап посмотрел ей вслед.
– Приготовиться! – громко прозвучала команда, и Манап почувствовал, что в спину ему направлены стволы карабинов. Манап напрягся – он очень хотел жить, но стоял молча и ждал залпа.
Минута, вторая, третья – минуты мертвой тишины, минуты напряженного ожидания смерти; Манап начал терять контроль над собой. Еще немного – и он не выдержал бы этой тишины.
– Стой, – тихо прозвучал тот же повелительный голос. Но от этого тихого «стой» Манап вздрогнул.
Его снова подвели к сидящим полукругом на кошме «аксакалам».
– Мы решили так: ты останешься жить, но будешь калекой. Пусть все, кто забывает наши обычаи, видят, как наказывает отступников Аллах.
Хлесткий упругий бич ожег спину Манапа. Били долго. А когда притащили его в сарай, там были уже приготовлены две петли. Он почти безразлично смотрел на эти петли и не мог понять для чего две; смотрел на комотрядовцев, даже не замечая в их взглядах жалость и страх; он не сразу понял, что с ним хотят сделать, не понял даже тогда, когда ему на ноги стали надевать петли.
– Запомните, вы – желтые собаки! Со всеми, кто отступит от закона корана, будет то же самое! – громко проговорил главарь, обращаясь к сидевшим комотрядовцам. Затем он повернулся к палачам: – Тяните!
Зашуршали волосяные веревки по стропилам, сбивая труху с обгнивших бревен и подтягивая ноги Манапа вверх. Кучукбаев увидел стропила, часто набитые на них доски, клочки соломы, выбившиеся из-под досок, увидел большой сучок на одном из бревен – сучок был коричневый, с капельками смолы. «Не поддается времени, совсем свежий», – мелькнуло в сознании, и в это время он ощутил боль от удара бичом, почувствовал, что кровь пошла из носа и ушей, ощутил солоноватый вкус крови во рту и потерял сознание.
Очнувшись, Кучукбаев застонал от нестерпимой боли в спине. Открыл глаза и увидел Самохина, Морозова, рядом с
