Крепостное право - Мария Баганова
Наказание рогаткой было особенно популярно у русских помещиков. Оно было мучительно, но не подвергало риску жизнь крепостного и, следовательно, не грозило помещику убытком. Мемуарист Януарий Неверов подробно описал, как один барин издевался над своими крепостными девушками: «На шею обвиненной надевался широкий железный ошейник, запиравшийся на замок, ключ от которого был у начальницы гарема; к ошейнику прикреплена небольшая железная цепь, оканчивающаяся огромным деревянным обрубком, так что, хотя и можно было, приподняв с особым усилием последний, перейти с одного места на другое, – но по большей части это делалось не иначе, как со сторонней помощью; вверху у ошейника торчали железные спицы, которые препятствовали наклону головы; так что несчастная должна была сидеть неподвижно, и только на ночь подкладывали ей под задние спицы ошейника подушку, чтобы она сидя могла заснуть…»
Таких рогаток было в Хитровщинской господской усадьбе восемьдесят шесть штук. Иные из них были весом в пять-шесть фунтов[27], а некоторые в десять – пятнадцать и даже в двадцать фунтов; все о шести рогах, а каждый рог был до шести вершков[28] длиною. Эти рогатки, когда надевались на караемых ими, запирались на шее висячими замками или же просто заклепывались на наковальне.
Измайловские крестьяне и дворовые, как мужчины, так и женщины носили рогатки по месяцу, по полугоду, даже по году. В следственном деле есть показания, что один из дворовых ходил в рогатке восемь лет подряд.
Сам генерал Измайлов так говорил об этих наказаниях без всякого стеснения и даже гордился ими: «…Хотя люди наказывались телесно и бывали на некоторых рогатки и железа, но могут ли сии наказания или употребление железных вещей назваться строгими и истязательными, когда первые (то есть телесные наказания) производились человеколюбиво и соответственно винам каждого, для единого только страха, а последние (то есть рогатки и другие «железные вещи»), по легкости их, служили только к воздержанию от пьянства, буйства, побегов и прочих поступков и, следовательно, совсем не безвинно. Да сего и по здравому рассудку быть не могло, ибо не должно быть действия без причины… Я предоставляю всякому на рассуждение: где же в государстве не приемлется исправительных и побудительных мер к повиновению каждого установленным властям, обузданию пороков, пресечению разврата, молодости свойственного, и, словом сказать, к поселению во всех, колико возможно, доброй нравственности? И неужели сии меры, во всем согласные с действиями моими, без которых при таком большом количестве людей, какое находится у меня во дворе, и обойтись никак не возможно, суть бесчеловечные истязания, как наименовали сим изречением клеветники, пославшие на меня всеподданнейшую просьбу?..»
Измайловским дворовым людям строжайше было запрещено вступать в браки. Измайлов считал, что у него есть экономическая причина для запрещения дворовым людям жениться: он говаривал, что «коли мне переженить всю эту моль (т. е. дворовых), так она съест меня совсем».
Когда генерал был в отлучке, его имением Хитровщина управляла некая госпожа Д-ва, любовница Измайлова. По своей прихоти она переженила некоторых из дворовых людей, одних – по желанию, других – насильно. Вернувшись, генерал рассвирепел и немедленно разлучил супругов, сослав их на разные заводы, и строжайше запретил им видеться друг с другом. Супруги Лебедевы любили друг друга и встречались тайком. На них донесли, и несчастный муж подвергся жесточайшему наказанию…
А вместе с тем следствие нашло, что на 500 человек дворовых в поместье Измайлова приходится сотня незаконнорожденных детей. Это были отпрыски как самого барина, прижитые им от крестьянок, так и следствие блуда между самими крепостными.
Николай Нагаев, незаконный сын Измайлова от дворовой девушки, до семилетнего возраста воспитывался в господских комнатах. За ним, как за настоящим барчонком, ходили кормилицы и няньки. Сам Измайлов признавал его своим сыном. Но потом Николай Нагаев был удален внезапно из барского дома и назначен писарем при канцелярии. С этих пор с ним обращались как с обычным дворовым.
Лев Хорошевский, тот самый мальчик, который отвечал Измайлову со страху, что собака лучше человека, был тоже незаконнорожденным сыном Измайлова от дворовой девушки. О нем сам барин говаривал: «Вот этот так настоящий мой сын». До девятилетнего возраста Лев Хорошевский, подобно Николаю Нагаеву, воспитывался в господском доме, но потом, как Нагаев же, по воле своего отца-барина, смешался с толпой прочих дворовых людей.
А еще Измайлов не хотел, чтобы его дворовые люди ходили в церковь. Трудно сказать, было ли всё это у Измайлова следствием вольнодумства или же следствием крайней его порочности.
Насчет вольнодумства современники сомневались: ведь вольные мысли берутся из книг, а книг у Измайлова сроду не водилось.
Истинно страшна была участь дворовых девушек, находившихся при господском доме в Хитровщине. Называли их «игрицами».
И днем и ночью все они были на замке, а в окна их комнат были вставлены решетки. Несчастных этих девушек выпускали из тюрьмы только для недолгой прогулки в барском саду или же для поездки в наглухо закрытых фургонах в баню. С самыми близкими родными, не только что с братьями и сестрами, но даже и с родителями не дозволялось им иметь свиданий. Если кто-то из дворовых, проходя мимо девичьей тюрьмы, кланялся бедным узницам, его нещадно секли.
Девушек было всего тридцать, и число это никогда не менялось, хотя сами девушки тасовались: впавших в немилость, потерявших красоту или здоровье изгоняли, заменяя молоденькими и свежими, часто – совсем детьми.
За малейшую провинность бедные девушки подвергались наказаниям не только розгами, но и плетьми, и палками, и рогатками.
За провинность, по мнению барина, более тяжкую их ссылали на суконную фабрику или на поташный завод. Такой расправе подвергались они за то, например, что повидались тайком с родственниками, или же за то, что на лукавый вопрос барина: «Не желают ли они совсем от него домой?» – простодушно отвечали, что очень того желают.
Любовь Каменская, родная сестра Пармена Храброва, с самого рождения своего находилась в барском доме. На тринадцатом году она попала в наложницы, а ровно через два года после того неизвестно по какой причине была отправлена в прачечную, где провела семь лет; но и оттуда ее сослали – кормить свиней. Каменская однажды была высечена плетьми и так жестоко, что была поднята замертво, а провинилась она тогда тем, что ходила в гости к повару; в другой раз двое суток она содержалась на стенной цепи уже не за свою вину, а за то, что генерал Измайлов прогневался на ее брата Пармена.
Авдотья Чернышева четыре года была наложницей, попавши в это положение на шестнадцатом году. Вместе с прочими девушками и она содержалась за замками и решетками, а потом забеременела, причем барин решил, что не от него, а «по слабому смотрению в тогдашнее время» от какого-то дворового человека. За это Измайлов сослал ее на поташный завод. Через несколько времени она попросилась жить у себя дома – и за такую просьбу была наказана палками, а в то же время надеты были ей на ноги колодки, с которыми и ходила она на работу два или три дня.
Акулина Горохова стала наложницей на пятнадцатом году. Впрочем, чем-то она барину не понравилась, и Измайлов отпустил ее домой, хотя она родила ребенка. На семнадцатом году назначили ее в прачечную. Как-то Измайлов собирался ехать в Москву и брал Горохову как прачку с собою; тогда она попросила, чтобы барин позволил ей взять ее ребенка или же приказал, по крайней мере, чтобы в Хитровщине выдавали ему на прокормление молока. За эту просьбу попала она в рогатку и сослана была на поташный завод. А другой раз носила она рогатку целых полгода и работала на кирпичном заводе за то, что ходила по лугу с двоюродным своим братом.
Марья Кузнецова, мать Николая Нагаева, семь лет была наложницей Измайлова и, по ее словам, во все это время пользовалась милостями барскими: получала жалованье, имела прислугу. Но, заметив наконец, что наскучила барину, она попросила выдать ее замуж. Измайлов согласился и предложил ей в мужья старика, но она стала просить выдать ее за «ровню» – и он отказал. Тогда она свела связь с дворовым человеком. Узнав об этом, Измайлов очень прогневался, собственноручно высек Кузнецову и отправил ее в дальнее село, где она и жила постоянно со своей матерью, получая
