Крепостное право - Мария Баганова
Даже те, кого принято считать борцами за счастье народа, то есть «декабристы», по отношению к крепостным крестьянкам вели себя далеко не порядочно. Например, в деле Осипа-Юлиана Викентьевича Горского – офицера, участника войны 1812 года, неоднократно награжденного за храбрость, говорилось: «Сперва он содержал несколько (именно трех) крестьянок, купленных им в Подольской губернии. С этим сералем он года три тому назад жил в доме Варварина. Гнусный разврат и дурное обхождение заставили несчастных девок бежать от него и искать защиты у правительства, – но дело замяли у гр. Милорадовича».
Василий Иванович Семевский – русский историк либерально-народнического направления, доктор русской истории, профессор – писал, что нередко всё женское население какой-нибудь усадьбы насильно растлевалось для удовлетворения господской похоти: «Некоторые помещики, не жившие у себя в имениях, а проводившие жизнь за границей или в столице, специально приезжали в свои владения только на короткое время для гнусных целей. В день приезда управляющий должен был предоставить помещику полный список всех подросших за время отсутствия господина крестьянских девушек, и тот забирал себе каждую из них на несколько дней. Когда список истощался, он уезжал в другие деревни и вновь приезжал на следующий год».
Не отставали от своих помещиков и их управляющие: управляющий князя Кочубея по фамилии Ветвицкий растлил около двухсот крестьянских девушек. Мемуаристка Елизавета Водовозова писала о гнусном развратнике – соседском управляющем, известном как «Карла». Тех крестьянок, что противились, он заковывал в рогатки, а мужей их сажал на цепь, словно собак.
Некоторые предприимчивые помещики и помещицы даже торговали крепостными красотками, специально предназначая их для сералей.
Шарль Массон рассказывал: «У одной петербургской вдовы, госпожи Поздняковой, недалеко от столицы было имение с довольно большим количеством душ. Ежегодно по ее приказанию оттуда доставлялись самые красивые и стройные девочки, достигшие десяти – двенадцати лет. Они воспитывались у нее в доме под надзором особой гувернантки и обучались полезным и приятным искусствам. Их одновременно обучали и танцам, и музыке, и шитью, и вышиванью, и причесыванию и др., так что дом ее, всегда наполненный дюжиной молоденьких девушек, казался пансионом благовоспитанных девиц. В пятнадцать лет она их продавала: наиболее ловкие попадали горничными к дамам, наиболее красивые – к светским развратникам в качестве любовниц.
И так как она брала до 500 рублей за штуку, то это давало ей определенный ежегодный доход».
Нередко помещичья похоть сочеталась с самым откровенным садизмом. В Государственном архиве Пензенской области хранятся многие документы, повествующие о помещичьем разврате. Они не раз попадали в поле зрения советских исследователей. Так, Мокшанский уездный предводитель дворянства сообщал о том, что владелец деревни Липяги Мокшанского уезда дворянин Теплов «приказывал горничным девкам и женщинам раздеваться донага, тех же, которые из пристойности не слушались, как он, Теплов, так и жена его били кулаками и один раз за такое непослушание разбил графин об голову одной из девок – и таким образом заставляли исполнять их приказания. Раздетых девок и женщин заставляли при себе и гостях, в комнатах плясать и бегать по двору, иногда и в морозное время, всячески издевались».
В 1851 году в деревне Качим Городищенского уезда крепостная девушка Авдотья Григорьева, принадлежавшая помещице Конабеевой, умерла от побоев, нанесенный ей дочерью и зятем Конабеевой – супругами Поляковыми.
Следствие по этому делу началось потому, что местный священник отказался хоронить убитую. На следствии крестьяне показали, что помещик и помещица начали бить Авдотью с утра, то во дворе, то в комнатах господского дома, причем помещица «била ее кулаками», а помещик «арапником и кулаками, где попало». Оказалось, что Поляков «прелюбодействовал с девкой Григорьевой и девкой Васильевой» и, чтобы избежать ссоры с женой, решил забить Григорьеву насмерть. Дело закончилось ничем, суд оставил Поляковых «в подозрении».
Наличие любовницы из крепостных было общим правилом. Фёдор Бобков пишет, как, сидя на кухне, читал вслух двум дворовым девушкам журнал «Русский вестник». Одну из девушек звали Катя.
«Кате 18-й год, и она очень красива. Скоро ее будут звать Екатериной Яковлевной, так как она замечена сыном Аграфены Александровны, молодым гвардейским офицером, и ее пошлют к нему в Петербург», – спокойно замечает Бобков. Ни мнения самой Кати, ни ее родителей никто не спрашивал. Так решила барыня. Причем барыню эту сам Бобков считал очень доброй и на редкость заботливой: заметив тягу автора записок к знаниям, она давала ему деньги на билеты в театр, на галерку, само собой. «Таких господ, как моя барыня, мало. Меня чуть ли не каждый день и в театр отпускают, и позволяют зарабатывать копейку службою в двух домах», – писал о ней Бобков. Но, по его словам, эта же «добрая барыня» убежденно и с жаром доказывала своим гостям, «что рабство установлено Богом. Рабство заведено искони, и о нем упоминается и в Библии, и в Евангелии».
Гнусный развратник Лев Измайлов
Лев Дмитриевич Измайлов происходил из старого дворянского рода, вышедшего, по преданию, из Аравии. Его предки упоминаются в документах, начиная с правления Михаила Фёдоровича.
За Львом Измайловым с молодости закрепилась репутация буйного гуляки. Пользуясь своей знатностью и богатством, он позволял себе самые гнусные выходки: мог вырвать бороду мужику или опалить пейсы какому-нибудь еврею. Мог ввалиться в дом к чем-то не угодившему ему купцу и распорядиться его высечь. Впрочем, в конце XVIII века многие молодые дворяне позволяли себе подобное.
Измайлов был очень богат. По выходе в отставку в 1801 году он проживал в тульском своем имении, в селе Хитровщине. Там он ощущал себя полным властелином. Ничто не мешало ему проявлять свои дурные наклонности самым безжалостным образом. По тогдашним понятиям, всякий помещик мог делать в своих имениях почти всё, что было ему угодно.
В Хитровщине у Измайлова была обширная усадьба: барский каменный дом, сельскохозяйственные, промышленные и другие заведения и постройки, много изб и избушек, в которых помещались дворовые люди. Особый флигель с решетками на окнах предназначался для горничных девушек, то есть для наложниц Измайлова. Выйти из этого флигеля на улицу можно было, только пройдя через барские комнаты.
Зловещим местом была «арестантская» – грязное холодное помещение в 57 квадратных аршин[24]. Тут нередко помещалось до тридцати человек из дворовых людей и крестьян, в числе которых бывали и женщины. Окно арестантской заложено было железной решеткой, в стенах были вделаны цепи.
Все остальные помещения – кухни, лазарет, богадельня, суконная фабрика, поташный, кирпичный, конский и овчарный заводы – все были грязными и запущенными.
Лазаретом называлось каменное, неотштукатуренное строение с двумя рядами больших комнат, в которых «от недостатка свободного сообщения со свежим воздухом постоянно гнездился неприятный, тяжелый запах». Аптека при лазарете была запечатана, и хотя к ней приставлен был фельдшер, однако он никого не лечил и ничем никогда не пользовал. Лазарет, по сути, служил тюрьмой.
Богадельней называлась «крестьянская, полусгнившая хижина», в которой помещались тридцать четыре женщины. «Ужасно заглянуть в сие жилище нищеты и бедствия, – сказано в акте осмотра следователями Хитровщинской усадьбы. – Стены и потолок покрыты сажею, а несчастные обитательницы – рубищами и лохмотьями. Каждая женщина имеет, за исключением необходимого прохода, не более одного квадратного аршина[25] для помещения. А на содержание пищею выдается каждой по одному пуду ржаной муки на месяц».
Суконная фабрика помещалась в старом деревянном строении, «сквозь стены которого свободно проходил ветер». И здесь замечалось то же, что было повсюду в Хитровщинской усадьбе: чрезвычайная теснота, запущенность и нечистота. Сюда дворовых девушек ссылали в наказание за провинности, истинные или мнимые.
Этой же цели – наказанию крепостных – служил и поташный[26] завод. Запущен он был донельзя и никакой прибыли не приносил.
На кирпичном заводе тоже резко замечались «небрежение и разрушение».
Были при усадьбе конский и овчарный заводы. Всех лошадей в Измайловском конном заводе было более тысячи голов, но ни одна лошадь не пускалась в продажу, а значит, завод приносил одни лишь убытки.
Таким образом, все хозяйство генерала Измайлова шло худо. И это несмотря на то, что генерал наблюдал за всем лично.
Единственно что псовая охота Измайлова была в великолепном состоянии. Барин так любил собак, что ценил их гораздо выше
