Подземный мир - Вольфганг Хольбайн
Отец только засмеялся и прибавил газу. Полицейская машина не отставала, но и не делала попытки обогнать их или остановить каким-либо другим способом, хотя они в полтора раза превышали предельно допустимую скорость. Отцу требовалась полная концентрация, чтобы управлять машиной, поэтому он ни о чем не спрашивал.
Не прошло и десяти минут, как они доехали до бывшего дома Вольфа. Михаэль испугался, увидев, что от него осталось: практически ничего. Дом сгорел в буквальном смысле до основания. Торчали лишь какие-то обугленные останки, не доходящие Михаэлю до колена.
Трудно было представить, что дом уничтожен обыкновенным огнём, - впрочем, огонь и не был обыкновенным.
Опустошение коснулось не только самого дома. Что сталось с бассейном, Михаэль уже видел своими глазами. Ухоженные некогда газоны стали походить на развороченную пашню, по которой гонялись наперегонки двенадцать трактористов.
- Вон он! - воскликнув отец и побежал, не дожидаясь, когда Михаэль бежал что есть мочи, но интервал между ним и отцом увеличивался. Михаэль слышал, как затормозила патрульная машина и распахнулись дверцы, но даже не оглянулся.
Отец присел у фигурки, скрюченной на развороченном газоне. Видимо, Хендрик пытался добраться до бассейна, хотя туннель троллей внизу был завален. Но, может быть, он не знал этого, ведь Михаэль тогда нашёл его в полубессознательном состоянии. Михаэль содрогнулся, увидев, как отец переворачивает мальчика на спину. Движения были безжизненны, как у куклы на шарнирах, и Михаэль испугался, что он уже мёртв.
Но, слава Богу, он ошибся; Хендрик открыл глаза, но тут же со стоном зажмурился, как раз в тот момент, когда Михаэль добежал до них. Сердце Михаэля сжалось, когда он увидел лицо Хендрика.
Вид у мальчика был ужасный. Кожа, обычно бледная, покраснела и распухла, под глазами были тёмные, почти дурные круги, а пересохшие губы потрескались. Он дрожал всем телом, а пульс так участился, что Михаэль видел бьющуюся жилку на его шее. На Хендрике больше не было в которой Михаэль нашёл его, он был в больничной ночной рубашке, оставляющей открытыми руки до локтей и ноги по колено. И там кожа вздулась и покраснела, словно обожжённая. Ступни кровоточили.
Михаэль так испугался его вида, что стоял как в столбняке и не мог даже думать. И жизнь Хендрику спас не он, а его отец. Несколько секунд он смотрел на мальчика так же растерянно, как и его сын, затем резко выпрямился, рванул с себя пальто так, что отлетели пуговицы, и накрыл им Хендрика. Тот застонал и снова скорчился, потому что само прикосновение ткани причинило ему нестерпимую боль, но тут же вцепился в пальто и стал натягивать его на себя.
- Его лицо! - сказал Михаэль. - Он не может видеть солнце! Надо защитить его глаза!
- Я знаю, - отец снова выпрямился и, отчаянно жестикулируя, крикнул двум подбегающим полицейским: - Нужно одеяло! Принесите одеяло!
Один из них тут же развернулся и побежал к машине, а второй продолжил свой путь. В левой руке у него была рация, а правую он держал на кобуре пистолета, и Михаэлю вдруг показалось, что он делает это не только потому, что пистолет мешает бежать. На лице его отражалась растерянность и даже злость, тут же накинулся на него:
- Тёмные очки! У вас есть тёмные очки?
Полицейский растерянно остановился, взглянул на отца, потом на Михаэля и наконец на дрожащий холмик у них в ногах. Он машинально кивнул.
- Давайте сюда!
Тон у отца был настолько повелительный, что полицейский, не колеблясь достал из кармана очки и протянул отцу. И только тут осознал, что делает, отдёрнул руку и возмутился:
- Что вы себе позво...
- Потом! - перебил отец. - Давайте сюда!
Полицейский помедлил ещё полсекунды, отцу Михаэля это показалось слишком долго, и он просто вырвал очки из рук полицейского, присел над Хендриком, осторожно приподнял край пальто, и Михаэль увидел, что Хендрик трясётся как в лихорадке, а из растрескавшихся губ сочится кровь. Отец со всей осторожностью, но и быстро, как мог, приподнял, голову Хендрика и надел на него очки. Хендрик снова застонал, но выдержал всю процедуру без сопротивления, хотя, видимо, не понимал, что с ним происходит. Скорее всего, он даже не узнавал Михаэля, но инстинктивно чувствовал, что ему помогают.
- Не двигайся, - сказал отец тихо, но повелительно, - сейчас будет легче. - Он кивнул полицейскому на его рацию: - Вызовите «скорую помощь». Скорее!
Пока полицейский говорил в свою рацию, Михаэль удивлённо спрашивал себя, откуда у отца берётся сила командовать полицейским, словно учениками первого класса, подоспел второй полицейский с одеялом под мышкой, и отец нетерпеливо выхватил у него одеяло и накрыл Хендрика. Хендрик при этом чуть слышно вскрикнул и почти не шелохнулся.
- Что с мальчиком? - спросил полицейский.
- У него солнечный удар, - ответил отец Михаэля. - И ужасный солнечный ожог.
Михаэль заметил краем глаза, как полицейский улыбнулся, и отец тут же резко осадил его:
- Это совсем не смешно! Если вы не знаете, от солнечного удара можно умереть. По крайней мере, от такого.
Полицейский смутился и хотел, видимо, пролепетать что-то в своё оправдание, но отец Михаэля уже отвернулся от него и озадаченно думал о чем-то своём.
- Следовало бы догадаться, - вдруг пробормотал он. - Проклятье, и как я сразу не додумался?
- О чем? - спросил Михаэль.
- Что он побежит сюда. Ведь это лежит на поверхности. Я должен был догадаться, что он попытается вернуться туда, откуда пришёл.
Что-то в словах отца заставило Михаэля подумать о провалах в собственной памяти. Туда, откуда пришёл... Вдруг оказалось, что не Михаэль знает тайную Хендрика и причину его присутствия здесь, а отец, который говорит вещи, загадочные для Михаэля.
Но он не задал ни одного вопроса. Сейчас было не время, да отец и не ответил бы ему в присутствии полицейских.
Полицейский с рацией подошёл ближе и сказал: «Скорая помощь» сейчас будет. Через пять минут, самое большее - через десять.
- Хорошо бы, - пробормотал отец Михаэля. - Мальчику совсем плохо.
Плохо - это было не то слово, и Михаэль не удержался на месте, стал в волнении ходить кругами и наконец дошёл до края бассейна. От места, где Хендрик упал, до бассейна было не больше десяти шагов, и ему стало обидно за злую судьбу мальчика, преодолевшего четыре или пять километров и не добежавшего самую малость.
А
