Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
И вот, когда всадники ринулись вперед, их вдруг расшвырял трескучий раскат грома, от которого Угэдэю заложило уши. Весь в грязи от осыпавшей его земли, он оторопело соображал, что произошло. Вот человек растерянно стоит без лошади, а лицо ему заливает кровь. А вот куча безжизненных тел, а рядом лежат раненые – кто корчится, а кто вытаскивает из себя железные осколки. Тех, кто поближе, взрыв оглушил и ошарашил. Среди тех, кто продолжил рваться вперед, Угэдэй увидел одного безлошадного воина: он шел спотыкаясь и угодил под копыта скачущего всадника.
Стремясь избавиться от звона и свиста в ушах, Угэдэй отчаянно тряхнул головой. Сердце ухало, а череп словно сдавило широким обручем. Вспомнился человек, которого при Угэдэе однажды пытали: голову обмотали кожаным ремнем и стали затягивать палкой. Устройство нехитрое, но боль ужасающая – череп тогда не выдержал и лопнул. Что-то похожее испытывал сейчас и Угэдэй.
Земля тяжко содрогнулась еще от одного взрыва. Шало поводя глазами, с пронзительным ржанием вставали на дыбы лошади, которых воины смиряли лишь бешеным нахлестыванием. Со стороны цзиньских войск в небо рвались какие-то черные пятнышки, и неизвестно было, что это и как этому противостоять. С внезапной ясностью Угэдэй осознал, что на этой каменистой, поросшей травой равнине он может умереть. А уцелеть здесь поможет не храбрость и даже не выносливость, а обыкновенное везение. Он еще раз тряхнул головой, и глаза его заблестели. Пусть он чувствует слабость в теле и боль в сердце, но у него есть главное – удача.
По полю громыхнул еще один раскат, за ним еще два. Люди Угэдэя застыли от потрясения. Справа в бой рвались воины Толуя, но и их ошеломили мощные и частые взрывы, нещадно разящие людей с обеих сторон.
Одним движением выдернув из ножен отцов меч, Угэдэй с ревом поднял его. При виде такой смелости у воинов взыграла кровь. Пришпорив коней, они устремились вперед, скаля зубы от лихости своего хана, бесстрашно ведущего их на врага. Люди это были в основном молодые, а скакать рядом с Угэдэем, возлюбленным сыном небожителя Чингиса, ханом всего монгольского народа, им за великую честь. Их жизни стоят несравненно дешевле, и пожертвовать собой за своего повелителя они готовы с такой же легкостью, как швырнуть под ноги порванную уздечку.
Взрывы гремели все чаще, по мере того как все больше черных шаров с лету грохалось оземь под ноги монголов. В горячечном порыве Угэдэй видел, как один из его воинов, безлошадный, приподнял один такой шар. Хан предостерегающе крикнул, но человека уже разорвало в кровавое месиво. Внезапно воздух словно наполнился гудящими пчелами – точнее, раскаленными железными шершнями, налетающими со всех сторон. Лошади и люди вскрикивали под их жалящими смертоносными укусами.
В общей сумятице воины бросились к Угэдэю, закрывая его собой. Наклоненные пики цзиньцев останавливали на скаку коней, однако теперь все больше воинов спешивались и убивали копейщиков мечами и ножами, расчищая дорогу для напирающих сзади разгоряченных, покрытых пеной лошадей. Один из черных шаров упал чуть ли не под ноги Угэдэева коня, и тогда кто-то из воинов бросился на него сверху. Звук разрыва приглушило, а в спине у человека возникла кровавая дыра, откуда почти на высоту человеческого роста выстрелил кусок кости. Едущие вокруг Угэдэя невольно пригнулись, но тут же распрямились, устыдившись: ведь их страх мог заметить хан.
Он понял, как противодействовать этому оружию. Угэдэй напряг голос, чтобы слышали по рядам:
– Кидайтесь на них, когда они падают!
Призыв был подхвачен и разнесся по тумену. А в это время из-за вражеских рядов с высоты пало не то пять, не то шесть летучих ядер, каждое с коротким шипящим запалом. Угэдэй с гордостью подмечал, как его воины бесстрашно на них набрасываются, уменьшая угрозу для тех, кто идет следом. Он вновь повернулся к врагу. Лица цзиньцев искажены страхом, его же лицо – только яростью и жаждой мести.
– Луки! – рявкнул хан. – Расчистить дорогу и действовать копьями. Копья сюда!
В глазах Угэдэя стояли слезы, но не по тем, кто отдал свои жизни, а от острой, саднящей радости – жить, просыпаться поутру, вдыхать грудью воздух. Сейчас этот воздух странно горек, и от него першит в горле. С глубоким вдохом обруч вокруг головы как будто разъялся, а люди вовсю прорывали бреши в цзиньских рядах.
С одобрением следя за маневрами Угэдэя, Хасар машинально пристукивал себя кулаком по ляжке. От неожиданных взрывов оба монгольских тумена поначалу оторопели и даже попятились от всего этого грохота и вспышек света. Но потом стало видно, как ханские кешиктены преодолели свое замешательство и вскрыли-таки ряды цзиньцев. Звук разрывов словно стал приглушаться, и не было больше видно камней и земли, что ранее фонтаном взметывались в тех местах, куда падали разрывные шары. Впечатление такое, будто монгольское войско попросту их проглатывало, стоило им попасть в гущу рядов, как болото проглатывает брошенный камень. Такому сравнению Хасар непроизвольно улыбнулся.
– Эти железные шары хан, по-видимому, съедает, – поделился он наблюдением. – Смотрите-ка, он все еще голоден. Просит еще, чтобы набить живот.
Хасар прятал свой испуг, вызванный бесстрашием Угэдэева броска. Если хану сегодня суждено погибнуть, бразды правления державой возьмет в свои руки Чагатай, и тогда все, за что они боролись, пойдет прахом.
Трусцой направляя лошадь к югу, Хасар еще раз опытным взглядом окинул поле битвы. По крайней мере в одном цзиньский правитель оставался непоколебим. Его люди,
