Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
Когда Угэдэй доберется до цзиньцев, они окажутся стиснуты между двумя врагами. Хасар пожевал губами, смакуя предполагаемую развязку событий. Ничто так не подтачивает боевой дух, как страх нападения с тыла.
Он смотрел, как первые четыре тысячи воинов медленно движутся сквозь рой стрел, пригибаясь в седле и уповая на крепость своих доспехов. Некоторые на скаку валились наземь, но остальные неуклонно приближались. По их лицам и по лошадям хлестали молодые деревца; кое-где лошади спотыкались. Вот одна упала на колени, но всадник резко дернул поводья и заставил подняться. Хасар смотрел, а у самого сжимающие узду кулаки побелели от напряжения.
В полусотне шагов воздух гудел от стрел. Ближние ряды цзиньцев метнули копья, которые в основном не долетели или запутались в высокой траве. Неровность рельефа сказывалась на стройности конных рядов, но луки поднялись как один. Императорские солдаты подались назад, несмотря на гневный рев своих офицеров. Цзиньцы уже многократно видели такие атаки и приходили в отчаяние. На быстро сокращающейся дистанции монгольские луки могли пробить почти любую защиту. На плечах воинов бугрились мышцы, когда они натягивали тетиву, которую удерживали с помощью специального костяного кольца на большом пальце. Нигде больше не было луков такой убойной силы и таких воинов, способных из них стрелять.
Звонкое теньканье долетало до того места, с которого за боем наблюдал Хасар. Град стрел проделывал во вражеских рядах обширные бреши, отбрасывая солдат, чьи копья и арбалеты уже не могли нанести ответного удара. Хасар азартно кивнул. Кстати, на тех состязаниях ни он, ни Джебе главного приза не взяли. Победа досталась лучникам Субудая. Пусть так, но Хасар тоже знал толк в этом деле.
Тела падали, утыканные стрелами; ветер подхватывал и разносил истошные вопли. Хасар улыбался. Кожа вражеской армии прорвана. Так и хотелось отдать приказ взяться за топоры и копья, чтобы глубже врезаться в ряды неприятеля. Иной раз так удавалось искромсать целые армии, невзирая на всю их силу, бой барабанов и цветастые знамена.
У монголов была безупречная дисциплина, закаленная в битвах по всему свету. Его люди пускали стрелу за стрелой, выбирая цель среди тех, кто пытался увернуться или спрятаться за бесполезным щитом. Передние ряды противников скрестили мечи, многие пали с обеих сторон, пока командиры минганов условным свистом не отозвали охваченных эйфорией людей назад.
Нестройные радостные возгласы пронеслись над уцелевшими цзиньскими рядами, находившимися ближе к центру, но тут люди Хасара, повернувшись в седлах, обдали раскрывшегося врага еще одним дружным залпом стрел. Крики оборвались, а минганы с залихватским гиканьем стали бойко разворачиваться, готовясь к новому броску. На протяжении полумили движение цзиньской армии замедлилось; сзади и по бокам остались груды стонущих и корчащихся раненых.
– А вот и они, – пробормотал Хасар. – Хан прибыл.
Было видно, как по кочковатой земле скачут знаменосцы Угэдэя. Цзиньцы спешно перестроили ряды, выставив над опущенными щитами тяжелые пики, способные пропороть скачущего на них коня. Когда расстояние сократилось до двух сотен шагов, в небо начали подниматься черные волны монгольских стрел. Тысячи и тысячи их стучали хлестким дождем – звук, привычно ласкающий Хасару слух. Цзиньцы у них в руках, внезапно осознал он. Похоже, путь к безопасности императору нынче заказан.
И тут слуха достиг звук, враз перекрывший знакомое с детства пение стрел. Грохот прокатился по полю, словно удар грома. Сзади по рядам воинов поползло тревожное перешептывание. Вдали поднялось облако дыма, частично застлав поле там, где схлестнулись между собой ряды монгольского и цзиньского воинств.
– Что это? – потребовал ответа Хасар.
– Порох, – откликнулся кто-то из телохранителей. – У них есть зажигательные снаряды.
– Как?! – изумился Хасар. – В открытом поле?
Он громко выругался. Он видел, как такое оружие применяют защитники на городских стенах. Железные горшки с черным порошком взрывались осколками раскаленного металла прямо в гуще наступающих воинов. При этом горшки надо было метать подальше, чтобы не пострадали свои же. Представить сложно, как цзиньцы ухитрялись использовать их без потерь среди собственных солдат.
Не успел Хасар собрать мятущиеся мысли, как грянул еще один трескучий раскат. Расстояние приглушило звук, зато он видел, как взрывом разметало людей и лошадей, изувеченные тела которых падали на траву. А следом донесся запах, горелый и удушливо-кислый. За спиной кто-то из людей закашлялся. Цзиньцы снова воспрянули духом, а лицо Хасара стало свирепым.
Все в нем изнывало, стонало от желания галопом лететь на врага, пока тот не успел воспользоваться своим внезапным преимуществом. Натиск Угэдэя не захлебнулся, но потерял напор; дрались лишь охвостья обеих армий, издали напоминая копошение муравьев. Хасар взял себя в руки. Это вам не набег на какое-нибудь пастушье племя. У цзиньцев достаточно солдат и упорства: только ради того, чтобы уничтожить монгольского хана, они готовы положить хоть половину своих людей. Отцу-небу известно, как хочет этого цзиньский император. Между тем воины смотрели на Хасара в ожидании начальственного слова. Стиснув челюсти, он скрежетнул зубами.
– Стоим, – буркнул он, не спуская глаз с поля битвы. – Ждем.
Две его тысячи могут стать тем драгоценным перевесом, который означает победу или поражение. А могут попросту раствориться в общей массе. И выбор, и решение сейчас зависят от него.
Грома, подобного этому, Угэдэй прежде не слышал. В момент столкновения двух армий он находился ближе к тылу своих рядов. Одобрительным ревом он встретил залп стрел – а были их тысячи, и волны их взвивались одна за
