Рафаэль Сабатини - Скарамуш. Возвращение Скарамуша (сборник)
Ему оставалось снова прибегнуть к хитрости. Месье всегда больше доверял своему уму, нежели мышцам.
– Недостойно? – повторил он, и взгляд его сделался печальным. В больших блестящих глазах застыла трогательная мольба. – Да будет так, дитя мое. Вы научите меня достоинству. Ибо в целом мире для меня есть лишь одно, чего я желал бы быть достойным, – это вы. Даже трон значит для меня меньше. – Последнее замечание призвано было напомнить строптивице, как близко стоит он к трону. Но оно, похоже, не произвело на маленькую дурочку никакого впечатления. Она по-прежнему отгораживалась от Месье своим ледяным достоинством.
– Монсеньор, я здесь одна… – начала Алина и вдруг осеклась. Она пристально всмотрелась в лицо регента, и затем быстрое движение глаз выдало внезапно осенившую ее мысль.
В этом мгновенном озарении Алина увидела все прошедшие месяцы, когда принц навязывал ей свое общество; вспомнила уважение, с которым она его принимала, вспомнила, как льстило ей внимание столь высокой особы. В ее памяти всплыли попытки принца переступить границы их платонической дружбы. Как быстро он отступал всякий раз, когда она показывала, что попытки эти нежелательны! Теперь, мысленно обозрев в один миг все подобные эпизоды, Алина винила себя за слепоту, которая не позволила ей распознать истинные намерения Месье. Она вдруг осознала, что принц мог принять ее дружеское участие за поощрение его ухаживаний. Несомненно, он счел ее кокеткой, которая изображает непреклонность, чтобы сильнее разжечь страсть поклонника. Вероятно, Месье решил, что ее удерживает отсутствие благоприятной возможности. И он создал такую возможность.
– Так вот зачем вы отправили дядю с поручением к принцу де Конде! Чтобы оставить меня без защиты!
– Без защиты? Что вы такое говорите, Алина! В какой защите вы нуждаетесь, помимо собственной воли? Кто посмеет нарушить ее? Не я, во всяком случае.
– Вы успокоили меня, монсеньор, – ответила девушка, и принц спросил себя, не иронизирует ли она над его словами. И пока он размышлял, Алина добавила, склонив свою изящную головку: – Я умоляю, монсеньор, чтобы вы оставили меня.
Но Месье не двинулся с места и даже расставил пошире ноги, словно желая принять более устойчивую позу. Чуть склонив голову набок, он оглядел девушку и насмешливо улыбнулся.
– Я не привык, чтобы меня отсылали.
Алина усталым жестом поднесла руку ко лбу.
– Простите меня, ваше высочество. Но этикет здесь…
– Вы правы, моя дорогая. О каком этикете может идти речь, когда дело касается нас с вами?
– Я так поняла, что вы настаивали на правах, которые дает вам ваше положение.
– С вами? Как можно! Разве я когда-нибудь делал это? Разве я когда-либо был для вас принцем?
– Вы всегда были для меня принцем, монсеньор.
– Но не потому, что настаивал на этом. Я всегда хотел быть для вас просто мужчиной – мужчиной, который желал бы добиться вашего внимания, растопить преданностью ваше безразличие, снискать вашу благосклонность. Вас оскорбляют мои признания, дитя мое? Вас оскорбляет, что я предлагаю вам свое обожание, свое сердце, свою жизнь?
В его бархатистом голосе звучала слезная мольба. Не дав Алине времени на ответ, Месье продолжал:
– Вы пробудили во мне чувства, которые изменили саму мою сущность. Я думаю только о вас, мне нет дела ни до чего, лишь бы вы были рядом, меня ничто не страшит, кроме возможности потерять вас. И все это ничего для вас не значит? Но даже в этом случае мои слова не могут вас оскорбить. Если вы настоящая женщина – а, видит Бог, это так, – вы должны испытывать ко мне сострадание. Неужели вы совершенно бесчувственны? Неужели вас не трогают муки человека, который изменяет самому себе, своему долгу, своему предначертанию, потому что вы свели его с ума?
– Что вы говорите, монсеньор! – вскричала Алина и неожиданно ошеломила его вопросом: – Чего ваше высочество добивается от меня?
– Чего я добиваюсь? – Месье запнулся. Разрази гром эту девицу! Может ли мужчина выразиться более определенно? Или она надеется загнать его в угол, заставив высказаться еще откровеннее? – Чего я добиваюсь! – Он протянул к ней руки. – Алина!
Но девушка не выказала ни малейшего желания припасть к его могучей королевской груди. Она продолжала разглядывать его с недоуменной и горькой полуулыбкой.
– Если вы не можете ответить на мой вопрос, монсеньор, что ж, тогда я отвечу за вас. Вы просите меня стать вашей любовницей, не так ли?
Если Алина желала устыдить Месье, сбив пафос его возвышенных речей точным определением отношений, к которым он стремился, то она потерпела полную неудачу. Его большие водянистые глаза округлились от удивления.
– Что же еще я могу предложить вам, моя дорогая? Я уже женат. Кроме того, есть еще мой титул. Хотя, клянусь вам, я не принимал бы его в расчет, будь он единственным препятствием между нами. Я отдал бы за вас все и считал бы, что выиграл, клянусь вам.
– Такие клятвы легко давать, монсеньор.
Его высочество помрачнел.
– Вы не верите мне. Не верите, вопреки свидетельству собственных чувств. Как вы думаете, почему я здесь? Почему сижу в Хамме в такое время? За последние недели мне прожужжали все уши, что мое место в Тулоне, с теми, кто сражается за Трон и Алтарь. Три дня назад сюда прибыл дворянин, присланный Роялистским комитетом Парижа. Он позволил себе указать мне, в чем состоит мой долг. Он потребовал от имени французского дворянства, чтобы я немедленно отправился в Тулон и возглавил там войска, причем тон его требований был необыкновенно дерзким. А я не смею даже негодовать. Даже в таком маленьком удовольствии я вынужден себе отказывать, потому что в глубине души сознаю, что требования эти справедливы. Я знаю, что изменил долгу, себе, своему дому, храбрым защитникам Тулона. А почему? Потому что любовь к вам сковала меня цепями, не позволяющими мне сдвинуться с места. Я прикован к вам, Алина. Пусть падет мой дом, пусть я упущу все шансы когда-либо занять трон, пусть пострадает моя честь, но я не изменю своей любви к вам. Неужели это ни о чем вам не говорит? Неужели это не доказывает мою искренность, глубину моего чувства? Можете ли вы все еще думать, будто я предлагаю вам банальную и мимолетную любовную связь?
Месье сразу понял, что Алина потрясена и глубоко растрогана. Мантия горделивого достоинства, в которую она еще недавно куталась, спала с ее плеч. Она побледнела, в ее глазах больше не было прежнего вызывающего бесстрашия. И хотя девушка продолжала попытки образумить его высочество, ее словам теперь недоставало убежденности, а тону – решительности:
– Но теперь все кончено. Вы побороли эту недостойную слабость, монсеньор. Послезавтра вы отправляетесь в Тулон.
