Герои и битвы. Военно-историческая хрестоматия. История подвигов, побед и поражений - Константин Константинович Абаза
Здесь они жили в ямах, выкопанных с превеликим трудом в каменистом грунте между бастионов; сверху эти ямы прикрывались досками и присыпались щебенкой. Там, как в норах, нельзя было ни стоять, ни сидеть, почему пластуны окрестили их по-своему: «бирючьи логвы», что значит волчьи ямы, и не очень-то любили в них засиживаться. Их служба была больше впереди батарей – в дозорах, в секретах, в перестрелках из передовых ложементов, на разведках по осадным работам неприятеля, оттуда они приходили на бастионы лишь передохнуть или поесть, потому что огней нигде не разводили и пищу возили из города. Зато ни одна работа у французов не начиналась и не кончалась без ведома пластунов. Закладка ли траншеи, или что другое, всегда производилось у них ночью, – пластуны уж тут, как тут, невидимками: слышат все разговоры, видят, как копают, как носят землю или таскают пушки. И хочется им объявиться, ударить разом, да не приказано… Следили они и за подземными работами: припадут ухом к земле и слушают, в какую сторону ведут мину. Разумеется, во время таких разведок пластуны не упускали случая снять зеваку-часового, а не то, так и целый пост, забывший про службу. Один раз они накрыли команду за супом, взяли ее вместе с котлами и потом сами рассказывали, как «поминали родителей чужими пирогами».
Первое время осады трудно было видеть расположение неприятеля и судить о его силах, потому что он прикрывал себя сильными караулами и редутами. Послали разведать пластунов. Они пробрались малыми партиями за передовую цепь, миновали сильные караулы в две линии, прошли резервы с артиллерией и, высмотрев досконально, донесли: где бараки, где склады и парки, где больше пехоты, а где кавалерии или артиллерии, – ничего не пропустили, причем сами потеряли только одного человека. За речкой Черной остался большой склад нашего сена, и Главнокомандующему очень хотелось его уничтожить. Но как это сделать? Всем было известно, что сено охраняется сильной цепью часовых. Поручили пластунам. Дождавшись, когда ветер дует на себя, в темную ночь, урядник Демьяненко и 20 пластунов перебрались за Черную и устроили здесь залогу, а трех человек послали ползком к сену, с наказом залезть непременно в середину и оттуда поджечь. Дело сделано, пластуны пошли наутек, но французы – за ними. Залога, пропустив своих, дала дружный залп и сразу осадила противника; пока подоспели резервы, пластунская партия подобралась, успела вернуться на бастион, а французы долго еще палили по оставленным папахам.
Между неприятельскими батареями, осыпавшими 4-й бастион своим губительным огнем, особенно допекала одна мортирная батарея, стоявшая скрытно, хотя и не особенно далеко. Утром 28-го ноября дали перемирие, и пока убирали с обеих сторон мертвых, приехал на 4-й бастион Главнокомандующий. Собралось все начальство; стали толковать о том, о сем, и зашла речь о мортирной батарее. Головинский сказал, что ее нужно непременно взять. «А сумете ли вы это сделать, полковник, с вашими казаками?» – спросил князь Меншиков. «Сумеем ваше сиятельство, только дайте нам в придачу артиллеристов, чтобы заклепать орудия. Мои казаки не знают». Вечером того же дня составили отряд из охотников: 390 пластунов, 50 моряков и до 100 пехотинцев из Колыванского и Екатеринбургского полков. В полночь Головинский вывел отряд за бастион; пластуны сейчас полезли высмотреть расположение передовых караулов неприятельской траншеи. Когда они вернулись, отряд двинулся в обход; шли тихо, пригнувшись до пояса и затаив дух. Добравшись до траншей, дали залп по полусонной цепи, а потом, по сигналу, как один человек, ринулись в траншею. Неприятель бросился к своим резервам: его гнали, кололи, пока не загремела тревога. Тогда началось отступление; в это время моряки успели заклепать три мортиры. «Жаль, братцы, такое добро портить», – сказал урядник Екатеринодарской станицы Иван Герасименко, да с этим словом поднял одну из мортир и перебросил ее через траншею. Правда, человек он был не маленький, без малого сажень в плечах. Теперь стало жалко остальных: высадили еще две мортиры, да вместе с ними и самого хозяина. Тоже тяжело было, не хуже мортиры: пять человек его подсаживали, пока он выкарабкался из землянки. Это был французский полковник: кроме него, взяли еще одного поручика и 14 солдат, немало ружей, ранцев, одеял. Когда вернулись домой и начали выворачивать ранцы, то нашли в них помаду, духи, столовые ножи с вилками, селитру… «Зазнаются они против своего солдатского звания, – говорили между собой пластуны, – тут у них точно девичий убор!» А про селитру так и не доведались, зачем ее носят французы. В неприятельской траншее осталось трое убитых.
На другой же день пластуны увидели из ложемента тело одного из товарищей, приставленное к стенке точно на расстрел. Это горестное зрелище огорчило пластунов до глубины души: не изменник какой, а свой же брат-казак, честно павший в бою, – за что же такое поругание? Французские пули сыпались градом, да и самая-то эта насмешка была сделана нарочно, чтобы подзадорить наших на верную гибель. Казаки решили ждать вечера, «против силы песком не сыпать». Вечером «позычили» (заняли) у артиллеристов сажень 50 фитиля, у моряков раздобыли веревку и состряпали длинный аркан. Один конец этого аркана привязали за пояс Порфирию Семаку и дали ему такой наказ: ползти с оглядкой в траншею, спуститься в ров, – а ров-то был в сажень вышиной, – добраться до покойника и крепко увязать ему ноги, после того, лезть назад. По следам Семака полез другой казак, чтобы
