Ирина Измайлова - Троя. Герои Троянской войны
— Когда все кончится, — повторила она глухо. — А ты уверен, что это кончится хорошо? А если они убьют его? Ведь тебя они едва не убили!
Телемак улыбнулся и ласково, уже совсем твердо обнял царицу за плечи.
— Мама! Одиссей могуч, как прежде. И, даже если он не сильнее своих врагов, он умнее их в десятки раз. Но самое главное, что он не один. Надо только ничего не перепутать, не выдать себя, и тогда все будет хорошо.
Пенелопа вскочила, бросив влажную от слез подушку назад, на постель, кинулась к умывальному тазу и, нагнувшись, окунула в него лицо. Потом одернула на себе хитон, поправила шпильки в голове и подхватила с постели покрывало.
— Я верю тебе сын. О, боги, и когда же ты успел вырасти?.. Будто бы еще вчера ты был мальчиком… Идем! Я верю тебе: это он. И я ничего не боюсь.
В зале было не менее полутора сотен человек. Кроме женихов, тут находились некоторые из их воинов и наиболее приближенных рабов, кроме того, во дворец пришло десятка два родственников женихов-итакийцев. Всем хотелось знать, что за состязание ожидает искателей царицыной руки, и кому из них повезет. Одна из больших дверей зала была настежь открыта, и за нею толпились рабы и воины, которых не пригласили войти. Они стояли, образуя неширокий проход, чтобы могли пройти царица и царевич, и, пока их ждали, в зал пробралось несколько нищих, еще с утра пришедших ко дворцу. Весть о состязании быстро облетела город, все ждали, что за состязанием может последовать свадебный пир, и нищие надеялись получить свой кусок со стола. К тому же, все на Итаке знали, что Пенелопа жалует бедняков и никогда не прогонит их, не накормив.
Вслед за тремя-четырьмя известными в городе попрошайками сквозь толпу слуг протиснулись еще двое. Это были явно пришлые бродяги — никто из рабов Пенелопы их не знал. Первым шел, прихрамывая, среднего роста юноша с понуро опущенной головой. Кроме густого загара, его лицо покрывал слой пыли и грязи, мешавший определить возраст. Скорее всего, ему было лет восемнадцать-девятнадцать. Одет он был в некое подобие пеплоса, вернее сказать, просто в большой кусок самого грубого полотна с дырой посередине, в которую бродяга продел голову, подпоясав хламиду веревкой. На голове у него был полотняный колпак, надвинутый до самых глаз. За ним, вцепившись в его плечо, тащился старик, примерно в таких же лохмотьях, только поверх хламиды, свисавшей до самого пола, он был завернут еще и в плащ из драной овчины. Из-под овчинной шапки свисали жесткие космы совершенно седых волос, а седая клочковатая борода скрывала лицо до самых глаз. Впрочем, глаз тоже нельзя было разглядеть — они были закрыты. Закрыты всегда: старик был слеп.
— А эти куда лезут? — завопил, заметив нищих, один из рабов царицы. — И их еще корми с общего стола?! Выставить их отсюда в шею!
— Перестань, Мений! — одернул его Фелотий, вольноотпущенник Одиссея, служивший у Пенелопы домоправителем. — Или ты не знаешь, что госпожа приказала не гнать нищих с пиров и праздников? Делай лучше свое дело: в зале мало вина, возьми двоих рабов да ступай в погреб, нацеди пять-шесть кувшинов.
Однако Мений разозлился еще больше и, не успев заслонить дорогу городским нищим, которые ловко его обошли, попытался оттолкнуть с порога слепца с его провожатым.
— Грязные бродяги! Не хватало тут вони от ваших драных овчин! Вон!
Он схватил за плечо юношу-поводыря и с силой толкнул его. Но, к изумлению грубияна, юноша не только не отступил, но даже не пошатнулся и в ответ дал рабу такого пинка, что тот едва не грохнулся на спину.
— Тебе было сказано нас пропустить! — глухо проговорил поводырь. — Или ты не чтишь богов и не знаешь законов гостеприимства?
Мений задохнулся от злости, но тут поводырь поднял голову, и их взгляды встретились. У нищего были синие большие глаза, такие пронзительно-огненные, полные такой небывалой силы, что рабу стало страшно. Он поперхнулся, проглотив готовое сорваться ругательство, и поспешно втерся спиной в толпу слуг, бормоча что-то о неучтивости молодежи и о том, что вина в погребе не так уж и много, и не послать ли кого-нибудь в другой погреб, что на заднем дворе…
Между тем слуги царицы внесли в зал и установили в конце, перед той дверью, что была закрыта, высокий деревянный ларь, который, к тому же, водрузили на скамью, так что его крышка оказалась на высоте человеческого роста. И тут все увидели, что к этой крышке сверху прибито копье, древко которого далеко выдается вперед, и с него свисают нити толстой пряжи, а на них болтаются и позванивают тонкие серебряные браслеты. Их было девять, и они висели один перед другим, покачиваясь и тускло поблескивая.
Вновь ударил гонг, и под общий шум и возгласы в зал вошла Пенелопа. Позади нее, отстав на два шага, шел Телемак, за ним рабыня Эвриклея и четверо рабов.
— Как же она хороша! — вырвалось у Амфинома, когда царица, придерживая узорчатый край своего покрывала, прошла мимо него. — Умом сознаешь, что ей под сорок, и уж какая там прелесть… А глазами так и ешь ее, так и ешь! У-у-у, как я ее хочу!
— А я хочу только стать царем! — прошептал себе в бороду жених по имени Эвримах. — Да будь она хоть коза козой, я возьму ее ради красавицы по имени Итака. Что она там придумала, а? Она и ее сыночек?
Быть в неведении женихам оставалось недолго. Пенелопа остановилась почти посреди зала, у самого края большого стола. Двое рабов поставили у ее ног небольшую скамью и протянули руки, чтобы помочь на нее встать, но царица сама, легко, будто девочка, вскочила на возвышение. Оглядев зал, приветствовавший ее криками, она подняла руку, и все тут же замолчали.
— Я рада видеть здесь всех вас, достойные жители Итаки! — воскликнула Пенелопа своим чистым и звучным голосом. — Я рада и вам, благородные гости из других ахейских земель. Я ценю ваше упорное ожидание и ваше стремление добиться женитьбы на мне. Моя работа, мое покрывало, не закончено, видно, это не угодно богам, однако, мой сын и я, мы решили положить конец ожиданию и сомнениям. Сегодня вы дали клятву соблюдать условия назначенного вам состязания. А я добавлю, что если его никто вдруг не выиграет, то придется назначить второе… Но, в любом случае, сегодня все решится!
Произнеся эти слова, Пенелопа вновь обвела зал глазами и затем посмотрела на Телемака. Он увидел мелькнувшее в ее глазах смятение и улыбнулся, чтобы поддержать решимость матери. Ее взгляд спрашивал: «Он здесь?»
— Да, — сказал юноша, отвечая на этот немой вопрос, но для всех собравшихся подтверждая заявление царицы.
Пенелопа еле заметно побледнела, но в этом не было ничего странного: все понимали, как трудно далось ей решение.
