Три побега из Коринфа - Витольд Маковецкий
Хореон устремил на него свои большие, вечно налитые кровью глаза.
— Что ты имеешь против этих людей?
Терпнос опустил глаза.
— Я ничего не имею против них, Хореон. Хотя они меня и оскорбили, да, вчера они меня опозорили. Раньше они были более скромными. Но после того, как во время Игр, у них пожил этот Полиникос Милетский, они так возгордились, что посмели выгнать меня из дома, и не только меня, но и своего отчима.
Хореон снова вздрогнул при упоминании имени Полиникоса.
-- Да, милостивый господин, -- продолжал Терпнос, -- посмели выгнать меня и своего отчима, хотя я не раз давал работу их матери. А еще и кричали на всю улицу, что никого теперь не боятся, потому что находятся под защитой храброго Полиникоса Милетского, который будто бы является их другом и защитит их от любого из нас. Да, они так и сказали, господин!
Эти слова внезапно привлекли внимание Хореона: — Они сказали, что Полиникос — их друг?
— Да господин. Хотя я не понимаю, как может милетский иноземец дружить с такой глупой семьей этих бедняков.
— Но они точно сказали, что он их друг, — настаивал торговец.
— Конечно, так и сказали.
Хореон захлопнул в ладоши. Его глаза загорелись, как у волка. — Хорошо, Это уже интересно. Я возьму дело в свои руки. Зови сюда этого своего должника Дромеона, или как там его зовут.
— Он уже здесь, господин, ждет в холле.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Утром на следующий день, когда мать Диосса собиралась на работу, перед ее домом появился отряд городских стражников. Командир стражников в нескольких словах объявил несчастным, какая судьба их ожидает.
Поначалу никто из них не мог понять, что на самом деле произошло, они не хотели и не могли поверить в такое бедствие, и не могли представить себе его размеров; затем безысходность и отчаяние охватило их.
Они не могли понять, как это так они вдруг стали рабами, что их дом уже это не их дом, мебель – не их мебель, кружки – не их кружки, и что ни дочь, ни сыновья уже не принадлежат матери, ни мать детям, что вдруг они перестали быть людьми и стали чьей-то собственностью, обыкновенной вещью, не более того.
Стражники поторопили их, и велели взять с собой только самое необходимое - немного одежды, и несколько мисок. Один из них, который был немного милосерднее других, начал их утешать,говоря им, что они фактически пока не являются рабами, так как по закону должник является лишь поручителем в своем лице и может быть заключен в тюрьму на срок не более одного месяца. В течение этого времени никого никому нельзя будет его продать, а когда долг оплатят, сразу же освобожден. Только после того, когда истечет злосчастный гарантийный срок, он станет официальным рабом кредитора.
— И насколько велик долг, который предстоит выплатить? — прошептали, сбитой с толку, губы матери.
— Триста драхм твой муж должен достойному Хореону. - ответил стражник. — Но твой дом был оценен в сто драхм и ты за двести, значит твой муж Дромеон должен будет выкупить тебе за двести драхм.
Мать судорожно рассмеялась.
— Мой муж, Дромеон должен выкупить меня за двести драхм, Дромеон выкупить меня! — повторяла она все тише и тише. Ее смех стал нарастать, и превратился в беспомощный, долгий вопль.
Начальник стражников был в замешательстве.
— Может быть, кто-нибудь другой заплатит за тебя двести драхм, может быть, какой-нибудь знакомый, родственник или друг.
Женщина покачала головой:
— У нас нет ни знакомых, ни родственников, ни друзей.
— А как же Полиникос! — почти крикнул доселе молчавший Диосс.
Мать снова разразилась пронзительным, неестественным смехом.
— О чем ты говоришь, Диосс, чужеземец заплатит за нас двести драхм, человек, который нас даже не знает, а мы даже не знаем, где он живет!
— Мама, он не оставит нас в беде, — прошептала Эвклея.
— Он спасет нас, — тепло добавил Диосс.
Мать больше ничего не говорила, только тихо, безнадежно и беспомощно плакала.
Стражники уже такого уже вволю насмотрелись. Они не раз уже возили людей в тюрьму и не были тронуты чужими слезами.
— Давайте детки! Быстро поднимайтесь и пошли отсюда! — нетерпеливо кричали они.
И они начали выталкивать из комнаты женщину, которая цеплялась за мебель.
Эвклея вышла одна, степенно ведя за руку плачущего младший брата. Диосс шел рядом с ней.
— Эвклея, — прошептал он со слезами на глазах, — эти милетцы, конечно, нас не оставят.
— Возможно, но откуда они узнают, что с нами случилось, — сказала Эвклея, — кто им скажет?
Диосс замолчал. Они вышли на задний двор. Впереди шли два стражника, двое сзади.
Диосс быстро и лихорадочно огляделся направо и налево. У входа на улица столпились пешеходы, сочувственно взиравшие на печальную процессию; только Терпнос, стоявший немного подальше, насмешливо улыбался.
Диосс затрясся, как в лихорадке.
— Мама и Эвклея — вдруг крикнул он пронзительным голосом. — Я спасу вас, я найду его, и спасу вас, я клянусь!
Он оттолкнул охранников, одним прыжком запрыгнул на кучу мусора, а оттуда на стену и побежал по каменному краю, не оглядываясь назад.
Два стражника бросились за ним, но один из них тут же свалился в середине толпы пешеходов, а другой побежал по улице вдоль стены. И тогда Диосс спрыгнул во двор, и прежде чем стражники успели до него добраться, через какое-то известное только ему отверстие он снова вылез на улицу, перебежал через нее, а затем в мгновение ока взобрался на стену сада Терпноса.
Когда толпа любопытных увидела его на стене, она даже зааплодировала. Будто снесенный ветром, мальчик тут же скрылся за забором. Оба стражника последовали за ним. Терпнос присоединился к ним третьим и быстро побежал к воротам своего дома.
Прежде чем стражники перелезли через стену и прежде чем Терпнос подбежал к воротам, Диосс успел сделать несколько десятков шагов и уже скрылся между хозяйственные постройки усадьбы Терпноса.
Но стражников это не беспокоило. У них все еще
