Окись серебра - Виктория Александрова
Она ничего не сказала дочери — лишь сжала её дрожащие от волнения плечи и бережно прижала к себе. Кристина, как в детстве, прильнула к материнской груди и закрыла глаза.
* * *
Утром Джейни принесла ей завтрак, но Кристина даже не решилась взглянуть на него. Тошнить её не перестало, ночью она едва уснула из-за этой проклятой тошноты, а когда проснулась часа в четыре утра, то уснуть больше не смогла. Из головы не выходил сон: в кошмар он так и не превратился, но всё же заставлял испытывать тревожность. Да и чувствуя это мерзкое, неестественное желание блевать, уснуть было сложно. С утра Кристина снова склонилась над тазиком, но тошнить было нечем: вечером она так ничего и не съела, лишь сделала пару глотков кисло-сладкого снадобья.
Сегодня ей предстояло завершить начатое вчера: нужно было наконец принять ту женщину с ребёнком и дошить рушник… Да и не только это — дел было по горло.
— Всё-таки позовите лекаря, миледи, — посоветовала Джейни, с шумом раздвинув шторы и впустив в комнату свет утреннего солнца. Кристина зажмурилась. — Явно с вами что-то не то.
— Может быть… — выдохнула девушка.
Нет, всё же мама ей приснилась неспроста. Может, это было своеобразное благословение? Кристина замерла и положила обе ладони на живот. Он не казался ей хоть на сколько-нибудь увеличенным, и это вселяло надежду. И всё же это странное ощущение, дававшее понять, что Джейни права, не покидало её разума.
Кристина с трудом справлялась с головокружением, а потому решила принять крестьянку не в главном зале, как было принято, и даже не в рабочем кабинете, а у себя в спальне. Разговор затянулся на пару часов. Бедная женщина (на вид ей было не больше тридцати, у неё были растрёпанные светлые волосы, а на платье — не счесть заплаток) плакала и несколько раз порывалась упасть на колени, но Кристина её останавливала. Она внимательно выслушала все её жалобы, чувствуя, как сжимается сердце. В том, что муж этой женщины погиб во время штурма Эори, а её изнасиловали проклятые шингстенские мерзавцы, в том, что она забеременела от одного из них и под давлением семьи была вынуждена родить ребёнка, а не избавиться от плода с помощью настоек, в том, что у неё теперь почти не было никаких средств на жизнь, а соседки смеялись над ней и называли шлюхой, ведь тоже виновата Кристина.
Генрих несколько раз упорно внушал ей, что в том, что началась война, вины девушки не было, но чувство вины от этого слабее не становилось. В любом случае, Кристине следовало приложить все усилия для того, чтобы остаться в Эори и помочь отцу в битве с Джонатом. Конечно, это всего лишь глупая самонадеянность, и вряд ли её присутствие бы что-то исправило… Но всё же Кристина не могла не корить себя за то, что сделала и чего не сделала.
Она выделила бедной женщине достаточно денег и, понимая, что она — далеко не единственная, столкнувшаяся с подобной бедой, отпустила с миром.
— Благослови вас Господь, ваша милость, — зарыдала в очередной раз крестьянка, удаляясь из комнаты. — Благослови Бог вас и ваших деток…
Кристина отчего-то вздрогнула.
Во время разговора лучше не стало, и когда пришла Джейни, Кристина сразу послала её за лекарем. Нужно развеять дурацкие сомнения и убедиться в том, что все их со служанкой догадки — полная чушь. Неопределённость ей надоела.
Кристина прекрасно понимала, что если её бесплодие окажется всего лишь выдумкой испуганного разума, то рано или поздно ей придётся родить ребёнка: им с Генрихом нужен был наследник. Но она пока не хотела — боялась, поэтому и подумала вчера об особом снадобье… Боялась боли, боялась той огромной ответственности, которая приходит с появлением детей, боялась реакции мужа, в конце концов… Дело в том, что мать Генриха умерла, давая жизнь его младшему брату, Рихарду, а перед этим пережила несколько выкидышей, и Кристина предполагала, что он будет очень волноваться и беспокоиться, когда она забеременеет.
И ей уже было достаточно много лет для того, чтобы забеременеть впервые. Мать Кристины, леди Лилиан, родила её в девятнадцать, столько же, кажется, было Анабелле, когда Кристина убила её, и у неё был сын. А Кристине уже двадцать пять, в девицах она засиделась, а тут и замуж внезапно вышла две луны назад, и, кажется, ребёнка ждёт… Слишком уж стремительно начала меняться её жизнь.
— Миледи нездорова? — вывел её из раздумий учтиво-заботливый голос пожилого лекаря.
— Меня второй день тошнит, и я боюсь, что беременна, — выпалила Кристина, резко вставая. Голова тут же закружилась, в горле всплыл горький ком, но она уже не придавала этому значения — тошнить-то всё равно нечем. — Но дело в том… Всё прошлое лето у меня не было месячных, вдруг это значит, что я бесплодна?
— Но теперь они есть? — поднял бровь лекарь.
— Есть. Жду со дня на день. — О том, что не сегодня-завтра у неё должна пойти кровь, Кристина вспомнила только сейчас.
— Ну вот, значит, бояться нечего, — улыбнулся старик.
Он велел раздеться до нижней сорочки и ощупал её живот, задавая совершенно, как казалось Кристине, неприличные вопросы о том, когда и в каких положениях они с милордом изволили. Она не понимала, зачем это нужно, но, краснея и запинаясь, покорно рассказала всё, что удалось вспомнить.
Лекарь сделал несколько пометок на небольшом куске пергамента и, прищурив глаза, принялся что-то подсчитывать. Кристина внимательно за ним наблюдала, впрочем, уже догадываясь, что вердикт он вынесет, скорее всего, положительный. Однако надежда на «нет, миледи, это всего лишь лёгкое отравление» всё ещё теплилась.
Она не хотела быть беременной. Не хотела рожать. Не хотела становиться матерью. Но никого не волновало, чего она хотела.
Джейни стояла в стороне с отстранённым видом, однако в глазах тоже плескался интерес и толика тревоги. Всё-таки вероятное положение госпожи скажется и на ней. Девять месяцев ухаживать за беременной леди, а потом помогать принимать роды — далеко не предел мечтаний. От этих мыслей Кристина усмехнулась.
— Что ж, миледи, позвольте вас поздравить, — вдруг произнёс лекарь с улыбкой, оторвавшись от своих подсчётов. — Вы уже целую луну носите дитя. Судя по всем признакам, мальчика.
Сердце пропустило удар. Кристина уставилась на лекаря круглыми от изумления и страха глазами, однако губы непроизвольно
