Марина Алексеева - Пираты Короля-Солнца
— Сойдет.
— Синий цвет в геральдике, — продолжал Анри, — символизирует благородство, искренность, доброту. Синий — препятствие злу по законам белой магии.
— Не знаю как насчет магии, но в классической геральдике синий цвет называют лазурью, — заметил Рауль, — Сама идея мне нравится. Когда вы это решили?
— Когда вы ушли с помощником капитана. А знаете, откуда этот шелк?
Рауль пожал плечами. Анри рассказал.
— А лилии мы нарисуем сами. Мы так решили. Масляными красками. Каждый — свою. Это не значит, конечно, что каждый за себя. Просто… так интереснее.
Вожаку Пиратов Короля-Солнца эта затея показалась ребячливой, но он отнесся к ней с пониманием и похвалил работу Анри. Правда, ему показалось несколько странным, что Вандом так ловко управляется с иголкой. Он внимательно посмотрел на аккуратный шов, потом на Анри так же внимательно.
— Никто из нас, — сказал он уверенно, — Не смог бы справиться с такой работой. Вы, наверно, больше занимались вышиванием, чем фехтованием?
Салфеточки и подушечки с кошечками / белыми и пушистыми / и розочками, которые вышивала в детстве маленькая дочь герцога, сменились потом кораблями и рыцарями. Анри взял синее полотнище. Сделал несколько стежков. А Рауль задумчиво вертел в руках другой край Синего Пиратского Знамени, уже подшитый. Если бы он знал, КТО шьет Пиратам Синее Знамя! Он поцеловал бы эту ручонку — и no comment, как говорил любезный Бекингем в Хемптон-Корте.
— У бедных свои причуды, — кротко сказал Анри де Вандом, — Иногда приходилось кое-что подштопывать.
— Вы не похожи на бедняка, Анри.
— Я стараюсь не производить впечатление оборванца, дорогой виконт, — сказал Анри, сделав умильную гримасу.
''Да что ты ему голову морочишь, дура безмозглая! Ты же себя выдала, он уже начал что-то подозревать! То, что ты пропищала насчет бедности — говори это кому-нибудь другому' .
И у Рауля не раз закрадывались подозрения насчет истинной сущности Анри де Вандома. Но в такие моменты паж что-нибудь отчебучивал, развеивая его подозрения. А главное — Бофор не мог так рисковать. Это невероятно, немыслимо, невозможно. Спросить самого Бофора он не решался. Анри не спросишь — попадешь в неловкое положение. А может, все-таки спросить?
И тут паж отчебучил. Он вколол иголку в катушку, растряхнул синий шелк и кулачком, бойко, по-мальчишечьи толкнул Рауля в плечо:
— Ну, как, атаман, ништяк? Понравится нашей шайке мой флаг?
Рауль ответил таким же мальчишеским жестом:
— Молодчина, Вандом! Супер!
29. РЫЦАРЬ
Вандом просиял.
— Наконец-то вы говорите со мной не как с придурком, а как с нормальным человеком.
— Извините, — пробормотал Рауль, — Если что было не так.
— Да ладно, проехали! — сказал Анри по-мальчишечьи, — Все так, дружище!
''Мне, конечно, померещилось, — подумал Рауль, — Разве так разговаривают молодые девицы?
— Просто, — сказал Анри, — Очень обидно, когда на тебя смотрят как на чокнутого. Вам, конечно, трудно меня понять.
— Дорогой Анри, вот это-то я как раз очень понимаю. Эти сочувственные взгляды, вздохи, недомолвки — это в отчаянии не помогает, а бесит.
— Ну, не знаю. На вас смотрят как на героя, как на звезду какую-то.
— Да ладно, проехали, — сказал Рауль, — И насчет Суайекура не переживайте — Шарль-Анри давно отошел.
— Благородная миссия миротворца, — улыбнулся Анри, — А можно вас еще кой о чем спросить?
— Спрашивайте.
— Вы ведь хорошо знаете наш молодой Двор?
— Более менее.
— В таком случае вы можете мне подсказать, кто может скрываться под вымышленным именем шевалье де Сен-Дени? Меня просили узнать… Им очень интересуется одна юная дама.
''Анжелика де Бофор' , — подумал он.
''Анжелика де Бофор' , — подумала она.
— Шевалье де Сен-Дени — прожженный авантюрист, у которого за плечами накопилось преизрядно всяких художеств.
— А именно? — спросил насторожившийся Вандом.
— Если бы я взялся перечислять художества этого типа, мы с вами, милый Анри, продолжили бы беседу уже в Алжире.
— Вы несправедливы к Шевалье!
— Я сама справедливость, Анри. Это совершенно безбашенный человек, настоящий дикарь!
— Моя кузина иного мнения. Она считает Шевалье рыцарем без страха и упрека.
— Она его идеализирует.
— Странно, — сказал Анри, — На вас это не похоже, господин де Бражелон. Это не ваш стиль — говорить гадости о людях.
— А я и не говорю гадостей о людях.
— Но вы только что сказали гадость о Шевалье. Прожженный дикарь, безбашенный авантюрист, какие-то загадочные художества… Это в ваших устах комплименты? Я не такой и дурачок, каким вы меня, быть может, считаете. Одно дело если бы вы себя назвали дикарем[73] в беседе с молодой девушкой.
— И что же? — спросил Рауль с интересом.
— Ну,… Это можно было бы понять, как желание порисоваться, произвести впечатление. Но вы обозвали другого человека.
— Но я же не сказал, что шевалье де Сен-Дени ворует серебряные ложки или бриллианты, играет краплеными картами или подделывает векселя? Я сказал только то, что есть.
— Или развлекается с распутницами, — добавил Анри.
— По-вашему, навестить куртизанку и украсть горсть бриллиантов — одно и тоже? — спросил Рауль насмешливо.
— Элементарно, виконт! 'Не укради' и 'не прелюбодействуй' — это же святые заповеди!
— Насчет первой я с вами согласен. А насчет второй — это еще как сказать.
— Я, кажется, понял, почему вы так озлоблены против Шевалье. Видимо, когда-то у вас был с ним поединок, и Шевалье оказался победителем. Я угадал?
''Поединок этот, черт возьми, продолжается каждый божий день", — вздохнул Рауль, а потом обратился к пажу с напускной усталостью:
— Милосердия, Анри. У меня нет сил продолжать дискуссию.
— Вы на меня не обижайтесь, пожалуйста, — сказал Анри, — Я просто хочу все понять.
— Скромное желание, — засмеялся Рауль.
— А можно, — спросил Анри, — Я расскажу вам одну историю?
— Если это не о шевалье де Сен-Дени, валяйте.
— А вы можете валяться. Устраивайтесь поудобнее и слушайте. Вот вам подушка, ловите! Помните песенку, которую затянул Оливье, когда ваша компания так уютно обосновалась на шканцах в самом начале нашего путешествия? — спросил Анри.
— Ай, де ми Алама, испанский романс? Помню, как же! Вчера еще мы горланили ее на послештормовой вечеринке, и даже по-испански.
— Моя история имеет отношение к падению Гранадского эмирата. Эмир Гранады Абдалла получил ужасное известие о том, что его любимая жена воспылала преступной страстью к Али-Ахмеду, главе могущественного рода Абенсеррахов. Враги Абенсеррахов, Зегрисы, оклеветали Зораиду — так звали фаворитку эмира. И спровоцировали предательское убийство в Львином Дворе. Это ведь, правда было? Вы видели Львиный Двор в Гранаде?
