Ночь музеев - Ислам Ибрагимович Ибрагимов
– Больше не теряйте своего ребенка, сударыня. – Сказал полицейский.
– Спасибо, большое вам спасибо! – Жалостно хрипела няня.
– Варенька… – Прошептал Владислав Романович.
Глава пятая.
Владислав Романович едва стоял на ногах, ему пришлось ухватиться за фонарный столб чтобы не потерять равновесие. Он был свидетелем этой несправедливости, в которую он не имел права вмешиваться. Почему? Потому что здесь он был лишним. Своими глазами он видел, как Вареньку уводит не ведающий правды полицейский и вновь ему показалась изнанка жизни, этот занавес, укрывающий свою особую страшную тайну. Оказаться по ту его сторону значит встретиться с истинной лицом к лицу, не каждый осмеливается на столь несообразный и губительный шаг.
Он не последовал ни за Варенькой, ни за мальчишкой. Владислав Романович даже если бы и у него хватило на то смелости, даже если бы у него было такое желание, ни за что бы не сдвинулся с места. Мир один за другим рушился у него на глазах, единственное что оставалось слабому, беззащитному и обездоленному писателю так это не сломиться под ударами судьбы, которые поочередно ломали ему кость за костью. Следовало воспрянуть духом и не пасть под натиском обстоятельств, но как удержаться на ногах, когда земля из-под них уходит? Как выстоять, когда боль сдавливает позвоночник, а конечности отнимаются? Матросы в тонущем корабле надеются до последнего на внезапное чудо. Именно этим и примечателен человеческий разум. Это как раз то, что не дает им потонуть раньше времени.
В людском потоке полном безразличия каждый человек следовал своим путем, и Владислав Романович ничем не выделялся посреди этого пресловутого сброда. Единственное что могло разоблачить его было сокрыто от взоров и умов. Мир его мыслей находился в жалком состоянии. Очередное разочарование прокралось незаметно, сдавливая сердце. Шаг за шагом он близился к пучине, мысленно подступая к ее необозримым просторам, отдаленно напоминавшим колыбель. Но было нечто отпугивающее этот неоглядный образ. То была судьба.
Трое рослых школяра остановились около Владислава Романовича. Они встали вкруг и начали перешептываться друг с другом. Один из них подкидывал рублевый, который ловко приземлялся ему в руку. Он был одет с иголочки прилично, одна его шляпа и та выделялась роскошью. Второй отличался хитрой ухмылкой и по тому, как он оглядывался по сторонам можно было определить всю его дерзостную и заковыристую натуру. Третий улыбчивый и безучастный держал руки в карманах тертых штанов, можно было предположить, что тот обладал зорким умом, но первое впечатление негодно для полноты картины. Он был глуп, но общителен, улыбчив, но не смешен. Одним словом, он прекрасно дополнял своих друзей.
Не обращая внимания на троих школяров, Владислав Романович шептал себе под нос:
– Я так больше не могу… я больше этого не вынесу, нет сил, нет воли, нет мне никакого спасения. Что теперь осталось? Одно уныние, мрак и пропасть! Когда же слезы перестанут? Когда я в последний раз улыбался? Когда радовался жизни? Когда подставлял свою грудь сладкоголосой любви? Зачем же я теперь жду конца? Почему не растаял последний ледник моей грусти? Отчего печаль не отпрянула от меня? Чего эти школяры перешептываются? Не надо мной ли, они смеются?
– Гляди-ка, вот тебе на! – Сказал второй.
– Ну будет тебе, борзый. – Усмирял третий.
– Смотри лучше за собой, Скряга. – Ответил Борзый, бывший вторым.
– А ты чего молчишь, Чистоплюй? – Спросил Скряга бывший третьим.
– Одна чернь, не иначе. Вот та девчонка, которую увел полицейский, вот она была хороша, видно, что из бедной семьи, лохмотья нередко сковывают красавиц, но все же…
– Все же недурной цветок! – Расхохотался Борзый.
– Дурной у тебя вкус, Чистоплюй, все это твои денежки, они-то… как ты это сказал?.. сковывают тебя. – Усмехнулся Скряга.
– Всяко лучше, чем бегать за благородными юбками, строчить стихи для тех, кто и плюнуть в твою сторону не вздумает.
– А ну-ка, вон там, в синем платье! – Всколыхнулся Борзый.
– Это по части Скряги, ну, о чем я говорил, только что? – Благопристойно и горделиво заметил Чистоплюй.
– Да ведь… то, что врач прописал! Самое ни на есть, чудо… ах, мимо! Кавалера-то не разглядел Борзый, балда!
– Сам ты балда! Видел бы ты себя со стороны, вот умора!
– Сколько еще это будет продолжаться? – Не унимался Владислав Романович, – Сколько еще мне придется вытерпеть дабы кончилось? Оставить бы все как есть, весь мир с его началом, весь мрак с его всепоглощающей кончиной и бездной, которая когда-нибуть да поглотит и уничтожит, безболезненно и мгновенно.
– Послушай, Чистоплюй, – обратился Борзый, – так чего ты говорил насчет сегодняшнего? Что-то намечается?
– Черта с два, хотя если… впрочем все вздор. – Заключил Чистоплюй.
– Ну признавайся! – Настаивал Борзый.
– Вы слышали про девчонку-то, которую из дому выперли?
– Что-то не припоминаем… – Возразил Скряга.
– А когда я говорю слушать надо. – Вспыльчиво процедил Чистоплюй, – Ну так вот, я слышал, что она незаконнорожденная, господа.
– Что это значит? – Недоумевал Скряга.
– Не будет же он повторять одно и то же из-за таких болванов! – Вспыхнул злостью Борзый.
– В общем если мы ее найдем, то нам очень повезет. – Злорадно потирал руки Чистоплюй.
– Не напомнишь, как ее звали? – Спросил Борзый.
– Хоть убей не припомню, но, если услышу где-нибуть ее имя этот туман рассеется.
– Как же все глупо, натянуто, искусственно…куда мне податься? Нет, здесь слишком людно. Мне нужен мост, нужна вода… мне надобно безмолвия, оно укажет мне путь, а коль нет так заставит меня замолчать и уж больше я не посмею жаловаться и сетовать, хватит с меня этого мрака, довольно дьявольских ухищрений. Разве мало мне было отведено? Еще более я не вынесу. – Стонал Владислав Романович.
– Тогда не будем терять ни минуты! – Торжественно произнес Борзый.
– Только вперед! – Протянул Скряга.
– Да здравствует ночь музеев! – Натянуто, но с чувством вымолвил Чистоплюй.
Переведя дух, Владислав Романович сдвинулся с места в сторону улиц, заполненных людьми, но шел он, не имея определенного места назначения. Ему виделись мосты, которые он мог бы посетить и обрести должное уединение, но мысли эти быстро покидали разум словно там было нечто вышестоящее не позволяющее отвлекать течение мыслей на всякий вздор. Нерешительность как вид бессмысленного непрестанного раздумья требует от человека какого-либо движения и лучшим таким движением является ходьба без цели и назначенного направления.
Владислав Романович шел вдоль дороги и заметил впереди себя столпившуюся вереницу экипажей и карет из окон которых вытягивались любопытные головы и шеи. Дальше виднелась целая толпа народа, закрывавшая собою темный выделявшийся и
