Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

Салих-курбаши завертелся на месте и открыл рот.

—  Молчи, забыл, что ты, мусульманин, большевиком был, а? Забыл, что командиром у безбожников был, а? А когда к нам прибежал, кто тебя обласкал,  а? А ты как ответил нам на ласку?

—  Я стараюсь... Скоро оружейная мастерская будет готова...

—  «Сабр» — так именуется терпение в священном коране, — ввернул Алаярбек Даниарбек.

—  Год ты говоришь «скоро будет готова», — вос­кликнул Ибрагимбек. — А патронов нет! А воевать, не­чем!

Тут он обвёл взглядом пирующих, застывших в ожидании с непрожёванными кусками во рту, и про­должал:

—  Кто Салих-Губошлеп? Начальник оружейной мастерской. Что делает Салих? Жрёт, играет с же­ной, которую мы ему дали. Да ещё неуважение показы­ваешь? Грозить начал? Эй, друзья, что сделать с Салихом, потерявшим лицо, а?

—  Но, господин  Ибрагимбек... — слабо запротесто­вал Салих-курбаши.

—  Молчи. Что сделаем с ним? Этого-того? А?

Никто не говорил. Все замерли. Скажешь что-нибудь ещё невпопад, не поздоровится. От самодура Ибрагима можно ждать чего угодно. Да и Салиха-курбаши побаивались. До сегодняшнего дня он находился в милости. Его, Салахутдина Байбурина, в прошлом офицера царской армии, затем перебежавшего к басма­чам из Красной Армии, Ибрагимбек очень ценил как специалиста-техника по стрелковому оружию. Байбурин уже реставрировал несколько захваченных поло­манных пулемётов. По слову Байбурина расстреляли только вчера двух басмачей, укравших несколько патро­нов. Большой, почётный человек курбаши Салих Байбурин.

И  вдруг голос Ибрагимбека  стал  совсем  ласковый: — А ну-ка повесьте его за шею, хочу посмотреть, как он  попрыгает.

Бледность разлилась по лицу Байбурина, когда махрамы потащили его на улицу.

—  Стой! — заорал Ибрагимбек.

С надеждой повернул оживившееся лицо Байбурин к Ибрагимбеку.

—  Господин, ты мусульманин... и я мусульманин...

—  Что же, я мусульманина повесить не могу?.. — В восторге от своей вы-думки, Ибрагимбек воскликнул, потирая  руки: — Здесь, здесь, — он поднял     глаза к закопчённым балкам айвана, — вон за ту балку заце­пите!

Повернувшись, Байбурин плюнул Ибрагимбеку в лицо.

—  Кончайте же! — крикнул Ибрагимбек.

Он остался очень доволен, когда увидел искаженные ужасом лица своих гостей, ставших свидетелями быстрой расправы над только что могущественным человеком. «Так и надо. Людей в страхе держать надо!» — думал Ибрагимбек, поглядывая равнодушно на висевший на веревке труп.

Салих-курбаши так и болтался на веревке до конца пиршества.

Только с уходом гостей Ибрагимбек равнодушно приказал:

—  Унесите! Похороните его подобающе. Он был мусульманин.

Неслышно перевёл дух Алаярбек Даниарбек: ведь этим трупом так легко мог стать он. Да, счастье, сле­пое счастье сопутствовало веселому хитрому самаркандцу.

Зять халифа в субботу собрал курбашей и попросил к себе Ибрагимбека. Ждать пришлось его долго. Ибрагимбек всё раздумывал, идти или не идти, совето­вался с Алаярбеком Даниарбеком. Боялся «потерять лицо». Решил всё же идти. Одолело любопытство, что будет говорить Энвербей. Хотелось узнать, почему зять халифа оттягивает свадьбу, и посмотреть также своими глазами, правда ли, что он болеет.

С удовлетворением Ибрагимбек убедился, что лицо зятя халифа осунулось, пожелтело. Но тотчас же он пробормотал «тауба!», отвел глаза в сторону и прочитал очистительную молитву. Размышлял он примерно так: «Греха моего нет. Грешат те, руки которых причастны. Но лучше не смотреть. Как бы ангелы не записали моего соучастия». И он упорно смотрел в сторону или себе на руки, чем вызвал общее недоумение, даже у самого Энвербея.

Речь зятя халифа, очень пространная, очень туман­ная, свелась к тому, что земледелие в Кухистане упало, посевы всюду уменьшились в два-три раза, что воины ислама отбирают хлеб и баранов, что во многих местах мирные земледельцы боятся выходить в поле и хлеб остается несобранным. Курбаши — сами мусульмане, но ведут себя не по-мусульмански: грабят, увозят моло­деньких девушек и юношей, убивают почтенных мусуль­ман, преданных делу. Народ ропщет, говорит, что налоги стали даже выше, чем при эмире. Вот почему, едва в кишлаках появляются красноармейцы, дехкане при­ветствуют их и помогают им.

Зять халифа, как всегда, разошелся под конец. Он выкрикивал громкие лозунги о создании великой мусульманской империи, об освобождении великой турецкой нации. Он потребовал, чтобы курбаши помни­ли, что они офицеры армии ислама, и навели порядок в своих отрядах, прекратили грабежи, насилия.

Вскочил Даниар, весь в повязках и бинтах.

— О каком мусульманском народе говорит господин главнокомандующий?! О здешних локайцах, о таких, как пастухи Курусая со своим ревкомом Шакиром Са­ми, или о другом — проклятом Ахмеде Ашуре — то­же ревкоме? Да они все безбожники, разбойники, мятежники. Всех их надо перерезать. Большевики сумели расколоть бухарских мусульман на две части: на проклятых революционеров и на добрых газиев — воинов за веру, детей единой с нами мусульманской семьи... Мусульмане те, кто с нами. Остальные — враги, открытые или скрытые. Что их жалеть! Их надо наказы­вать, убивать. Если им плохо сейчас, жалеть их нече­го. Пусть таких, с позволения сказать, мусульман едят волки и шакалы!..

Выведенный из себя не столько болью ран, сколь­ко почти физическим ощущением унижения оттого, что какие-то чёрные дехкане, вроде Шакира Сами или Ахме­да Ашура, бьют его испытанные войска, он резко заявил, что от кишлаков не останется и комочка глины. Не дождавшись конца военного совета, Даниар ушёл, громко хлопнув дверью.

Поднялся шум. Никто не хотел слушать.

С трудом Энвербею удалось водворить относительную тишину. Он сказал, что собрал совет порадовать ново­стями: добрый мусульманин и храбрый воин Абду Кагар прислал из Кызыл-Кумов своих людей. Узнав, что Энвербей готовит новый поход на Бухару, он хочет оказать помощь и тоже начать наступление на Бухару с севера. После весенних неудач Абду Кагар собрал много воинов, много винтовок. Господин эмир уже прислал Абду Кагару грамоту со своим уполномоченным Лятифом Диванбеги. Абду Кагар назначен командующим войсками Западной Бухары и получит от англичан много оружия и патронов. Конец большевиков близится.

Только немногие заинтересовались новостью. Ибрагимбек сидел, всё так же не поднимая глаз. Он боялся встретиться со взглядом Энвербея. Вдруг он вспомнил, что зять халифа обладает способностью читать мысли по глазам. Кто-то говорил об этом. Он встал и начал пробираться к выходу. За ним засемени­ли его помощники: кряхтящий и сипящий Каюм Диванбеги, подвижной худощавый Асадулла, приземи­стый плотный Алаярбек Даниарбек.