Бернард Корнуэлл - Арлекин
Англичане выли, как бешеные псы, а рыцарство Франции дергалось в конвульсиях и истекало кровью на склоне холма. Иоанн Эноский не понимал, как это получилось, он лишь видел, что битва, орифламма и честь Франции — все проиграно.
— Пойдемте, сир, — сказал он и потянул королевского коня прочь.
Группы французских рыцарей на конях под попонами, утыканными стрелами, скакали через долину к дальнему лесу, темневшему в наступающей ночи.
— Тот астролог, Иоанн, — сказал французский король.
— Сир?
— Пусть его казнят. Страшной казнью. Ты слышишь меня? Страшной!
Устремляясь прочь с горсткой оставшихся телохранителей, король плакал.
Французы бежали, ища спасения в сгущавшихся сумерках, их отступление перешло в галоп. Английские всадники прорвались сквозь остатки рухнувшего французского строя и пустились в преследование.
Среди убитых и раненых ходили латники. Казалось, что английский склон дрожит — это дергались в конвульсиях умирающие люди и кони. Долину усеивали тела генуэзцев, убитых собственными нанимателями. Внезапно стало очень тихо. Не было слышно ни лязга оружия, ни хриплых криков, ни барабанного боя. Только стоны и редкие вскрики, но это казалось тишиной. Ветер шевелил упавшие знамена и теребил белые перья торчащих стрел, напоминавших мессиру Гийому луговые цветы.
Все было кончено.
* * *Сэр Уильям Скит остался жив. Он не мог говорить, в его глазах не было жизни, он словно оглох. Он не мог встать, хотя и попытался. Томас приподнял его, но потом ноги Скита подогнулись, и он осел на окровавленную землю.
Отец Хобб с необычайной осторожностью снял с него шлем. По седым волосам Скита хлынула кровь, и Томас вскрикнул, увидев оставленную мечом рану на голове: осколки черепа, пряди волос и обнажившиеся мозги…
— Уилл… — Томас опустился рядом с ним на колени. — Уилл…
Скит посмотрел на него, не узнавая. В его пустых глазах застыла полуулыбка.
— Уилл! — позвал Томас.
— Он умирает, Томас, — тихо проговорил отец Хобб.
— Нет! Черт побери, нет! Вы слышите? Он будет жить. Молитесь за него, черт бы вас побрал!
— Помолюсь, видит Бог, помолюсь, — успокоил Томаса священник, — но сначала нужно постараться его вылечить.
Помогла Элеонора. Она обмыла рану, и они вместе с отцом Хоббом сложили обломки черепа, как кусочки черепицы. Потом Элеонора оторвала лоскут от своего голубого платья и осторожно перебинтовала раненому голову, завязав концы под подбородком. Скит стал похож на старушку в платке. Пока Элеонора и священник перевязывали его, Уилл не издал ни звука, а если и ощущал какую-то боль, то ничем этого не выказал.
— Попей, Уилл, — сказал Томас и протянул ему взятую у погибшего француза бутыль с водой.
Скит его не услышал. Элеонора взяла сосуд и поднесла к губам Уилла, но вода потекла по его подбородку.
Уже стемнело. Сэм и Джейк развели костер, боевым топором изрубив на дрова французские копья. Уилл Скит сидел у огня. Он дышал, но этим все и ограничивалось.
— Я видел такое раньше, — сказал Томасу мессир Гийом. Он почти не говорил после битвы, но теперь сел рядом с Томасом и смотрел, как его дочь ухаживает за Скитом. Тот принял из ее рук пищу и воду, однако не ответил, когда она попыталась заговорить с ним.
— Он поправится? — спросил Томас.
Мессир Гийом пожал плечами.
— Я видел однажды, как человеку разрубили череп. Он прожил еще четыре года, но только благодаря присмотру сестер в аббатстве.
— Он будет жить! — убежденно воскликнул Томас.
Мессир Гийом поднял руку Скита, подержал несколько секунд и выпустил.
— Возможно, — проговорил он скептически. — Он был тебе близок?
— Он был мне как отец.
— Отцы умирают, — мрачно сказал рыцарь.
Он казался опустошенным, как человек, обративший меч против своего короля и нарушивший свой долг.
— Он будет жить, — упрямо повторил Томас.
— Спи, — сказал мессир Гийом. — Я присмотрю за ним.
Томас уснул среди трупов, на боевой позиции, где стонали раненые, а ночной ветер шевелил белые гусиные перья истыкавших долину стрел. Состояние Уилла Скита к утру не изменилось. Он так и сидел с пустыми глазами, глядя в никуда.
— Я разыщу графа, — сказал отец Хобб, — и пусть он отправит Уилла в Англию.
Войско вяло шевелилось. Сорок английских латников и столько же лучников похоронили в Креси в церковном дворе, но сотни французских трупов, за исключением принцев и высшей знати, оставили лежать на холме. Жители Креси, если захотят, смогут похоронить их сами, а Эдуарду Английскому не было до них дела.
Отец Хобб искал графа Нортгемптонского. Сразу после рассвета на подмогу уже разбитому войску прибыли две тысячи французских пеших ополченцев. В утренней дымке они приняли приветствующих их всадников за своих, но тут рыцари опустили забрала, взяли копья наперевес и пришпорили коней. Ими командовал граф Нортгемптонский.
Большинство английских рыцарей в предыдущие дни отказались от возможности сражаться верхом, но теперь, этим воскресным утром, их огромные жеребцы пробили кровавые бреши в рядах ополченцев, а потом развернулись, и всадники стали рубить уцелевших, сея панику. Французы побежали, а безжалостные англичане скакали вслед, рубили и кололи, пока не устали от бойни.
На холме между Креси и Вадикуром собрали множество вражеских знамен. Флаги были изорваны, а некоторые промокли от крови. Эдуарду принесли орифламму. Он свернул ее и велел священникам вознести благодарность. Его сын остался жив, битва была выиграна, и весь христианский мир теперь узнает, что Бог покровительствует англичанам. Король собрался провести весь день на поле боя, чтобы отметить победу, а потом хотел идти дальше. Его войско по-прежнему изнемогало от усталости, но теперь у солдат была обувь, и их ждала еда. Скотина мычала под ножами стрелков, солдаты несли еду с холма, где французское войско оставило свои запасы. Некоторые собирали в поле стрелы и связывали в охапки, а женщины грабили мертвых.
Граф Нортгемптонский вернулся на холм близ Креси довольный и разгоряченный.
— Разделали их, как баранов на бойне! — радовался он, а потом проехался вдоль холма, чтобы оживить переживания последних двух дней.
Граф остановился рядом с Томасом и улыбнулся стрелкам и их женщинам.
— Ты переменился, молодой Томас! — радостно воскликнул граф.
И осекся. Он увидел Уилла Скита, бессмысленного, как младенец, с перевязанной синим платком головой.
— Уилл? — окликнул он его. — Сэр Уильям?
Скит не шелохнулся.
— Ему прорубили череп, милорд, — сказал Томас.
