Грехи и подвиги - Ирина Александровна Измайлова
– Еще крупнее? – ахнул король. – Ну и медведь! А пальцы были тонкие… Это ведь его кольцо?
Он взял левую руку матери и взглянул на перстень с прямоугольным смарагдом, который она, не снимая, носила на среднем пальце.
– Им он со мною обручился. Но он это кольцо носил на мизинце. Видишь, по бокам камня гербы? Гербы его рода. Его отец был бедным, но знатным человеком. А он бастардом, как и наш Эдгар. Только его отец оказался храбрее барона Раймунда – он добился у моего отца, герцога Аквитании, посвящения Ричарда в рыцари.
– Его действительно звали Ричард? Здесь менестрели не врут? – голос короля почему-то дрогнул.
Она чуть-чуть помолчала и, как бывало часто, ответила его мыслям, а не его словам:
– Да, ты прав, я назвала тебя в его честь. Так и сказала твоему отцу, что никак иначе просто не дам тебя окрестить!
– Отчего именно меня? До меня у тебя родились еще два сына. Старшего, наверное, отец потребовал назвать Генрихом. А потом?
Элеонора покачала головой:
– Вовсе не в этом дело, Ричард. Может быть, ты сочтешь меня сумасшедшей, но… У меня было такое чувство, что я зачала тебя от него.
– О, Боже! Как это?
– Я зачала тебя спустя ровно двадцать лет с тех пор, как впервые увидала его. День в день. А родился ты ровно через двадцать лет после его смерти. Тоже день в день. И перед твоим рождением я видела его во сне. Я часто его вижу, но так, как в тот раз, было лишь однажды. Он пришел ко мне, одетый в свою серебристую кольчугу, а на его голове был венок, который я ему однажды сплела. Из перелесков, я хорошо помню. Он протянул мне раковину и сказал: «Вот, я дарю тебе продолжение моей жизни!» А раковина, по представлениям древних философов, знаешь что?
– Символ зарождения живого. Как и яйцо. Ты говорила, – Львиное Сердце смотрел на свою мать уже не с изумлением, а со смешанным чувством нежности и участия. – Но ведь это невозможно! Невозможно родить от человека, умершего двадцать лет назад, мама!
– Почему это? – улыбнулась она, по привычке проводя рукой по его волосам. – Разве не Бог вкладывает душу в младенца? Так не Ему ли решать, на кого эта душа будет походить? Мне рассказывали, будто где-то на Востоке верят в переселение душ – от умершего в рождающегося. Это само собой бред. Но разве нельзя передать волю, ум, характер? Может, грех так говорить и так думать? Я уже в этом исповедалась. И знаешь, что мне сказал епископ Клемент? Помнишь его? Добрый и славный был старик… Так вот он мне сказал, что если в моих мыслях я не грешила совокуплением, но просто молилась об умершем женихе, то, возможно, и он в Царстве Небесном вымолил младенца, душа которого походила бы на его душу.
Ричард ушел из шатра матери перед рассветом, пообещав тут же лечь в постель. Полученная им тяжелая рана давала о себе знать, хотя, по его словам, шов был наложен лучше некуда.
– А ты знаешь, – уже уходя, заметил король, – рыцарь Луи и эта сумасшедшая девчонка нарушили мой запрет и все же отправились на разведку в Яффу. Видит Бог, если даже самые преданные воины меня не слушаются, с кем же идти в бой?
– Возможно, они поступили правильно! – прошептала Элеонора.
Но Львиное Сердце лишь махнул в досаде рукой и вышел из палатки. И вот тогда королева достала и раскрыла свой складной киот и, установив его на столике, опустилась на колени перед изображениями Господа и Богоматери. Какая-то смутная тревога не оставляла Элеонору. Она молилась, а в ее сердце будто дрожала какая-то туго натянутая струна – что-то заставляло ее бояться. Она не понимала причины этого страха, но чувствовала: это не игра воображения – изредка с нею такое уже случалось, и ни разу предчувствие не обманывало ее.
Она позвала Клотильду, приказала приготовить постель, однако не сумела заснуть и встала спустя два часа после того, как легла.
Лагерь тоже уже пробудился, и выйдя из палатки, Элеонора увидала привычную картину: повсюду тянулись дымки костров – многие крестоносцы во время длительных стоянок требовали, чтобы их оруженосцы и утром, и вечером готовили им горячую пищу, это помогало восстановить силы после долгого перехода и тем более кровопролитной битвы. В небольшой речушке – одном из притоков Рошеталии, несколько оруженосцев мыли лошадей, выше по течению с криками и хохотом плескались человек пятнадцать рыцарей. Восток делал свое дело – крестоносцам все больше и больше нравилось менять и стирать свою одежду, а мытье входило у многих в обиход – пыль и жара вынуждали к этому даже самых равнодушных к грязному телу и запаху пота пилигримов.
Скрип железа и грохот молота, долетевшие со стороны небольшой кузницы, устроенной в развалинах одной из городских башен, дабы перековывать лошадей, вновь напомнили королеве об Эдгаре, и она нахмурилась. Однако сейчас ее тревога никак не была связана с молодым рыцарем, это она отлично понимала.
– Доброе утро, матушка!
То была Беренгария, показавшаяся на пороге их с Ричардом шатра. Судя по утомленным глазам и немного рассеянному виду, молодая королева тоже провела бессонную ночь и тоже находилась не в самом хорошем расположении духа.
– Доброе утро! – Элеонора решила, что должна ободряюще улыбнуться. – Утешаюсь тем, что не мне одной спалось дурно. Надеюсь, хотя бы Ричард спит?
– Что вы! – Беренгария махнула рукой. – Если бы… Он пришел, когда уже светало.
– Ну да, – подхватила Элеонора, – от меня.
– Да, да, он мне говорил. Мы еще немного… немного побеседовали, и он было собрался ложиться, но тут явился мессир Блондель. Этот, по-моему, вообще никогда не спит! Мне говорили, что ночами он пишет свои баллады. Так вот, Блондель пришел и сообщил, что некий греческий купец пригнал к Арсуру десяток лошадей. Говорит, ужасно плакался и жаловался на судьбу: сарацины ограбили его караван и часть лошадей отобрали. Ну, конечно, нужно иметь охрану, а не шесть-семь лучников, как у него. Вы согласны, матушка?
Элеонора вздохнула. В последнее время молодой королеве ужасно хотелось
