Пол Андерсон - Королева викингов
XXV
Они больше не разговаривали с глазу на глаз, пока не отгуляла свадьба. Рагнхильд не хотела этого. Она ни с кем не разговаривала больше, чем было необходимо для какого-нибудь дела. Она часто гуляла в одиночку, сопровождаемая лишь одним или двумя охранниками.
Ее выдали замуж в середине осени, вскоре после того, как вернулись из викинга старшие братья. У них было всего лишь четыре корабля с малочисленными командами, так что им удалось совершить лишь короткое плавание в Ирландию, однако набег прошел довольно удачно. Так что они вернулись домой довольными и на протяжении всего пира проявляли великую щедрость.
А пир вышел богатым, гостями на нем были все вожди. Рагнхильд, богато одетая и украшенная, сидела с напряженным лицом, пока молодоженам не пришло время удалиться.
Говард, брат Арнфинна — он разбрасывал свое семя так широко и часто, что люди прозвали его Плодовитым, пошел впереди, чтобы открыть дверь спальни перед молодой четой и закрыть ее за ними. Процессию сопровождало множество факельщиков; мятущиеся на ветру в темноте красные и желтые огни служили для того, чтобы отгонять прочь злых духов. Люди кричали всякие непристойности, будто соревновались между собой, кто придумает что-нибудь более похабное; это должно было помочь родить побольше детей. Арнфинн, совершенно пьяный, отвечал невнятными криками в том же духе.
Молодые уехали, когда подворье ярла покинули последние гости. Им предстояло, пользуясь выпавшей хорошей погодой, переправиться через опасное устье реки Пентланд. День был спокойным и пасмурным; пронизывал влажный холод. Среди суетившегося народа Гуннхильд увидела свою дочь. Она стояла, ничего не делая, и, казалось, не имела ни малейшего желания чем-либо заняться. Королева подошла к Рагнхильд и дернула ее за рукав.
— Отойдем, — негромко предложила она. — Я хочу кое-что сказать тебе, прежде чем мы расстанемся.
Рагнхильд повиновалась без единого слова или улыбки. Гуннхильд умела проходить через толпу, одним только взглядом отодвигая на шаг в сторону любого, кто пытался заговорить с нею или ее спутницей. Они не могли уйти далеко, лишь за ворота поселка, но нашли подходящее место на самом берегу. Позади их и под ногами лежала пожухлая трава, впереди расстилалось серое море. Птицы качались на мелких волнах или летали невысоко над водой, но сегодня их было не так много, как во время их прошлого разговора, да и кричали они куда тише.
— Я не знаю, когда и при каких обстоятельствах мы встретимся снова, — сказала Гуннхильд. Хотя Арнфинн будет частенько наезжать сюда, его жене придется оставаться дома. — И все же я чувствую, что это случится.
Рагнхильд не отрываясь глядела в сторону моря.
— Да, возможно.
— Я всегда буду надеяться, что у тебя все благополучно.
— А я — что у тебя. — Гуннхильд не заметила в этих словах ни малейшего оттенка тепла.
— И что ты будешь счастлива, — заставила себя добавить мать.
— Я добьюсь этого сама, если удастся.
— Но сейчас этого еще нет? — напрямик спросила Гуннхильд.
Рагнхильд резко повернулась и взглянула матери в лицо. Так Эйрик Кровавая Секира смотрел на Эгиля Скаллагримсона.
— Я его ненавижу, — прошипела она.
Она заметно исхудала, лицо казалось чуть ли не изможденным. Но ее глаза сверкали еще ярче. А слова, которые она произносила, резали, словно остро отточенный нож.
— В первую ночь он сразу же толкнул меня на кровать, задрал мои юбки, некоторое время пялился на то, что у меня между ногами, пускал слюни и потом спустил свои портки, раздвинул мне ноги и навалился на меня. Покончив со своим делом, он перекатился на спину и захрапел. Утром, проснувшись, он выблевал в горшок все, что сожрал накануне, а потом залез на меня. Я вдыхала его зловонное дыхание и до сих пор не могу почувствовать никакого другого запаха.
Это было худшее из того, чего опасалась Гуннхильд.
— Он по крайней мере прилично ведет себя по отношению к тебе при других? — медленно спросила она.
— Конечно. Ведь я дочь Эйрика и твоя. И лучше будет не превращать меня в посмешище в качестве хозяйки Кэйтнесса. Но я не хочу приносить ему приплод. И, клянусь, не принесу!
Гуннхильд ничего не рассказывала ей ни о травах, ни о заклинаниях. Впрочем, для этого имелось много разных способов. К тому же новорожденные очень часто умирали, и никто не мог сказать, почему.
— Ты теперь осталась одна, моя дорогая. И в тебе течет могучая кровь. — Вот и все слова, которые Гуннхильд смогла найти для дочери в этот момент. Не могла же она прошептать: «Я тебя люблю», тому железному существу, которое стояло перед нею.
Рагнхильд подняла голову; рыжеватые локоны были прикрыты платком — убором замужней женщины.
— О, пустые сожаления и волнение не для меня. Не нужно тревожиться ни тебе, ни моим братьям. Я буду осторожна. — Бледные губы искривились в подобии улыбки. — Я начинаю думать об этом как о вызове судьбы.
Из-за загородки показался бегущий сломя голову слуга.
— Госпожи, госпожи, все готово к отправлению! — издали закричал он. Женщины неторопливо направились к ожидавшим их кораблям.
Книга IV
Хокон Добрый
I
Известие о том, что Эйрик Кровавая Секира погиб в сражении, а его сыновья и их мать с воинами, уцелевшими после разгрома, укрылись на Оркнеях, достигло Норвегии. Когда король Хокон услышал об этом, его глаза ярко сверкнули. Он ударил по колену сжатым кулаком.
— Теперь мы получили свободу, чтобы вырвать зло с корнем, — сказал он. Брайтнот никогда прежде не слышал у него такого голоса: негромкого, холодного, чуть дрожащего, подобно мечу, готовому вонзиться во врага.
— Что ты имеешь в виду… сын мой? — спросил священник. Хотя присутствовавшие в зале зашумели, услышав новость, те, кто находился поблизости, не могли не слышать его слов.
— Что же еще как не датских викингов, которые так долго тревожили наши южные пределы? Харальд Синезубый наверняка считает, что я слаб. Ему предстоит узнать, что он заблуждается. Вся Дания узнает об этом. — А также и любому норвежцу, который думал, что христианская вера лишила сына Харальда Прекрасноволосого сил и решительности.
Брайтнот, сидевший по правую руку от короля, на одну ступень ниже возвышения, расправил плечи.
— Я должен быть там! — воскликнул он.
Глаза Хокона вспыхнули еще ярче.
— Ты не воин, — веско сказал он. — Я не допущу, чтобы какой-нибудь подлый грабитель зарезал тебя.
— Разве ты не помнишь, господин, как еще мальчиками, в Англии, мы оба собирались стать воинами? Я выучусь всему, что нужно воину.
