Дэвид Николс - Вопрос на десять баллов
– Пойдем, Спенсер, выпьем, – говорю я, хватая его за руку и пытаясь поднять.
– О-о-ох, а вы что, играть уже не хотите? – вздыхает Руфь, или все-таки Мэри.
– Потом, может быть. Просто нам надо выпить, – объясняю я, держа в руках полную банку пива, и тащу Спенсера к двери, закрываю ее за нами, и, слава богу, мы уже идем прочь из комнаты в сторону лестницы.
– Но я же хотел поиграть, – хихикает у меня за спиной Спенсер.
Я оборачиваюсь и вижу, что он прислонился к стене и обдолбанно лыбится, поэтому делаю вид, что мне нужно в туалет, показываю пальцем на дверь на лестничной площадке и прячусь за ней.
В туалете я опираюсь на раковину и смотрю в зеркало на свое тупое круглое лицо, больше напоминающее вареный окорок, и задумываюсь, почему Спенсеру нужно обязательно все испоганить. Я люблю Спенсера, но я ненавижу его такого – пьяного и грубого. Пьяный и сентиментальный – это нормально, а вот пьяный и грубый – это пугает. И не то чтобы он впадал в бешенство – как правило, обходится без этого, если только его не провоцировать, но мне нужно не давать ему больше пить. Другого способа, кроме как силой вырывать выпивку у него из рук, я не вижу. Конечно, можно просто уйти, но если я не увижу Алису сегодня вечером, мне придется ждать целую неделю до следующей тренировки нашей команды, а столько я не выдержу. Да уж, как тяжело быть Сногсшибательным и Невозмутимым, если рядом Спенсер.
И что самое худшее, мне нужно придумать способ объяснить ему, что он должен завтра уехать домой. Естественно, пока я сижу здесь с запертой дверью, эти вещи не должны меня волновать, но кто-то настойчиво стучится. Поэтому я спускаю воду и замечаю, что тот, кто был в туалете до меня, умудрился щедро оросить пластмассовый стульчак мочой. Я прикидываю, не вытереть ли мне сидушку, и даже сворачиваю в комок туалетную бумагу, но решаю, что вытирать мочу за другими – это как раз проявление того холопского и унизительного поведения, от которого я так хочу избавиться, и вообще это вовсе не мое дело. Помни: Сногсшибательный и Невозмутимый. Я выбрасываю бумагу и выхожу.
Следующей должна идти Алиса.
Она стоит в проходе и болтает со Спенсером, хохоча взахлеб.
– Привет, Брайан! – весело восклицает она.
– Я не писал на стульчак, – говорю я, Сногсшибательный и Невозмутимый.
– Отлично, Брайан, это… хорошая новость, – отвечает она, заходит в туалет и закрывает дверь.
29
В о п р о с: В какой пьесе, написанной в 1594 году, старые друзья Протей и Валентин ссорятся из-за любви к прекрасной Сильвии?
О т в е т: «Два веронца».
– Значит, ты с ней разговаривал? – спрашиваю я у Спенсера.
– Угу.
– Хорошенькая, правда?
– Ага, кажется, ничего. Очень сексуальная… – говорит Спенсер, косясь на дверь в туалет.
– Но ведь и интересная тоже?
– Слышь, Брай, мы только поболтали минут пять, но мне точно не было скучно. Тем более что она в таком трико…
– Так о чем же вы говорили? То есть – она сказала что-нибудь? Обо мне.
– Брай, дружище, не суетись. Ты ей определенно нравишься, просто не пытайся ускорить ход вещей…
– Ты так думаешь?
– Уверен.
– Отлично. Я пошел на кухню. Ты идешь?..
– Не-а, я жду… – кивает он в сторону туалета, поэтому я спускаюсь по лестнице и только на половине пролета начинаю задумываться, что Спенсер хотел сказать этой фразой, «я жду». «Жду очереди в туалет»? Или «жду Алису»?
Эта мысль, откуда-то залетевшая ко мне в голову, начинает выкристаллизовываться и в конце концов приобретает прочность бесспорного факта: Спенсер приударил за Алисой. Он приехал сюда с одной целью – соблазнить ее. Он слышал, как я рассказывал о ней, и подумал: «Дай-ка и я попробую». В конце концов, это будет не впервые – просто повторится фиаско с Джанет Паркс. Девушкам, которые нравятся мне, всегда нравится Спенсер Льюис, и то, что его это мало волнует, только придает ему привлекательности. Почему так? Почему ему достается то, что не достается мне? Полагаю, он хорош собой, насколько мне, как мужчине-гетеросексуалу, дано объективно оценить другого мужчину, а еще он загадочный, и дерзкий, и безбашенный, и не особый чистюля – женщины делают вид, что им не нравится все это, хотя на самом деле еще как нравится. Да, еще он не Богач, но он Крут, а Крутые всегда били Богачей в глазах Алисы Харбинсон, как «ножницы» всегда бьют «бумагу». Теперь мне все ясно как божий день: этот ублюдок ведет себя по отношению ко мне как Хитклифф. Вот в эту самую минуту, пока я это думаю, его рука лезет под вырез ее трико и…
– Да что с тобой, улыбчивый ты наш?
На верхней ступеньке стоит Ребекка.
– О, привет, Ребекка. Ты что здесь делаешь?
– Не думай, что я вломилась сюда незваным гостем. Меня, знаешь ли, пригласили.
– Кто тебя пригласил?
– Красотка Алиса, если хочешь знать, – говорит Ребекка и вытаскивает из кармана куртки свою личную бутылочку виски.
– Не шутишь?
– Не-а. – Она делает глоток виски. – Только между нами, Брайан, мне кажется, она немного прониклась ко мне симпатией.
– А мне казалось, ты ее недолюбливаешь…
– Да ладно, она нормальная девчонка, если узнать ее поближе. – Хихикая, Ребекка тыкает мне в грудь бутылкой виски, и я понимаю, что она порядочно набралась: не мрачно-пьяная, и не угрюмо-пьяная, а весело-пьяная, игриво-пьяная; думаю, это хороший знак, хотя и немного странный и тревожащий, вроде как увидеть Сталина на скейтборде. – Ты что, думаешь, будто я лицемер? Думаешь, мне лучше уйти, а, Брайан?
– Нет, вовсе нет, так приятно встретить тебя, просто мне казалось, что эта вечеринка не совсем для тебя.
– Брось, ты же меня знаешь, я больше всего на свете люблю задушевные песни двухсот назюзюкавшихся студентов театрального факультета, – кивает она в сторону холла, где Ричард III, этот одаренный многими талантами Нил Как-его-бишь, извлек откуда-то акустическую гитару и заиграл «The Boxer» Саймона и Гарфанкеля.
«На-на-на» продолжается и минут через сорок пять. На самом деле песня уже давно перевалила за свой финал и превратилась в нечто иное, в некую вгоняющую в транс мантру – с гармониями и всем остальным, – которая может продолжаться еще несколько дней. Нам с Ребеккой в общем-то наплевать, потому мы втиснулись на диван в другом конце комнаты, передаем друг другу бутылку виски и смеемся.
– Черт, не верю своим глазам – этот пидор Нил Макинтайр нашел тамбурин…
– Откуда же он достал тамбурин?..
– Наверное, из своей гребаной жопы, – говорит Ребекка и отхлебывает виски. – Как ты думаешь, это когда-нибудь кончится?..
– Думаю, мы выдержим, если только они не начнут петь «Хей, Джуд».
– Если запоют, клянусь, я доберусь до этой гребаной гитары с кусачками.
Вечеринка достигает критической массы. Во всех комнатах дома полно народу, а здесь, в гостиной, люди цепляются за любой предмет мебели, как на картине «Плот „Медузы“» французского живописца-реалиста девятнадцатого века Жерико [76]. Неплохо было бы добыть еще выпивки, но мы сидим на таких козырных местах – вклинились между еще шестью людьми на двухместное канапе, – да и видно, что выпивка закончилась, потому что народ слоняется по гостиной, ищет бутылки и поднимает их к свету. Кроме того, я не хочу двигаться, потому что Ребекка пьяная, и очень смешная, и, кажется, немного флиртует со мной, тяжело дыша мне в ухо парами вискаря, и это помогает мне прогнать из головы мысли о «The Boxer» и об Алисе со Спенсером, которые в этот момент наверняка предаются любовным утехам на кипе одеял.
– …Знаешь, если бы я правила миром, чего я, кстати, на полном серьезе хочу рано или поздно добиться, то первым моим шагом стал бы запрет гитар, ладно, не запрет, но как минимум ограничение доступа и введение системы получения лицензий, как на владение охотничьими ружьями или вилочными автопогрузчиками. И правила были бы драконовскими: никакой игры после заката, никакой игры на пляжах или у костра в походе, никакой «Scarborough Fair» [77]и «American Pie» [78], никаких гармоний, и петь не более чем двоим одновременно…
– Но не загонят ли такие законы гитару в подполье?
– Туда ей и дорога, друг мой, туда ей и дорога… А еще я запретила бы марихуану. Наши стуууууденты и без нее тупые и ограниченные. Ага, марихуану я бы точно запретила.
– Разве она и так не запрещена? – спрашиваю я.
– А вот это ты хорошо подметил, друг мой. Протест принимается! – С этими словами Ребекка осушает бутылку виски. – Итак, алкоголь, алкоголь и никотин – только ими и можно травиться по-настоящему. В той баночке, возле твоей ноги, ничего нет?
– Только хабарики…
– Ну, пусть они там и лежат. – Она замечает мою улыбку. – А что смешного?
– Ты смешная…
– И что во мне смешного, мистер?
– Твои взгляды. Ты не думаешь, что когда-нибудь смягчишь их? Ну, знаешь, с возрастом?
