Николай Атаров - Коротко лето в горах
Ну, а поставят ли ему памятник? Галя даже рассмеялась, шагая по таежной тропке. Как глупа эта едкая фраза дяди Рики, потом повторенная ею в постыдном ночном разговоре. Он никому не завидует, даже Олешникову.
Ведь он был не похож на Олешникова, а всю жизнь влюблен в его память. Галя многое теперь знала не только об Иване Егорыче, но и об Олешникове — тот был игрок, завязывал связи с женщинами и не ценил их, был гуляка, был окружен молодыми десятниками и техниками, и все были в него влюблены. Позже влюбилась в него дочь ссыльного наркома из Грузии. Галочка все теперь знала, как будто жизнь провела с ними. Олешников любил Ваню Летягина за ясный голос и слух, Ваня научился от грузинки петь их кавказские застольные песни, но Олешников больше всего ценил в исполнении Летягина «Шумел камыш». И однажды прыгнул через костер и расцеловал Летягина на глазах у всей партии. А когда Галя спросила Ивана Егорыча, какой был Олешников, он сказал неопределенно: «Какой? Обыкновенный. Шутник он был…» Поставят ли ему памятник — неизвестно. Но сам-то он привез бетонную ограду к месту гибели Олешникова, устроил в тайге его могилу и зафиксировал в проекте название станции Олешниково, очень боялся, что в министерстве не утвердят, даже, говорят, съездил в Москву, чтобы защитить название… А что значит памятник? Вот когда однажды подъехали они с Дорджей и Летягиным к дальнему зимовью, никого не оказалось в поселке, ни одной живой души, все на сенокосе, на другом берегу, и Галя увидела, как бабы среди дня оставили косьбу, плыли-спешили на душегубках, чтобы порадоваться, что пришел Иван Егорыч, а потом наварили ухи, пили спирт, — вот, собственно говоря, памятник! Иван Егорыч по результату живет… Галя вспомнила эти слова стряпухи и сейчас додумала за нее: а результат медлит сказаться, тут отец ошибается. Ох, как ошибается иногда отец…
Так размышляя, Галя вышла на скалистый бугор, откуда можно было, оглянувшись, увидеть пройденный ею путь и поселок. Построенный наскоро в тайге, с завалами неубранных корневищ, в этот осенний бессолнечный день поселок был похож на кладбище мамонтов… «Что ж, значит, я люблю?» — подумала Галя и рассмеялась.
35
Летягин сидел в палатке за чертежным столом. Он поеживался в ватнике, над головой качалась слабая желтая лампочка. Свет от движка помаргивал.
Галя заглянула в палатку.
— Возьмите, — деловито сказал Летягин и, не глядя, дал ей чертеж. — Это поперечники на том же пикете. Надо кончать.
Галя молча разглядывала чертеж.
— А потом пора вам и за отчет садиться. Скоро кончается ваша практика. Скоро в Москву.
— А правда, что зверовые собаки быстро старятся? — спросила Галя, глядя на спящую собаку. — Большая нагрузка на психику, да? Во сне медведей вспоминают, визжат по ночам?
— Спасибо. Я по ночам не визжу. — Он достал пачку сигарет.
— А вы бегаете по ночам в палатке! Не знаете времени, когда спать! И вообще горы вас старят, старят!
— Вот стану на лыжи — не догоните! — свирепо ответил Летягин.
Галя неожиданно и как-то странно рассмеялась.
— Хочу задать вам один вопрос. Как человек человеку…
— Вопросы задавать и я умею. Ну задавайте, — тихо сказал Летягин.
Галя прищуренно взглянула на него. Он видел, что она побледнела.
— Почему я должна расстаться с вами?.. Да вы не смейтесь, вам-то хорошо…
— Нет, почему же… Раз вы так напрямик… Вы знаете, что произошло между нами?
— Не знаю.
— Я ведь тоже не знаю.
— Тогда давайте вместе догадываться.
— Давайте. Только молча. Мне часто хочется молчать с вами. Мне хочется насмотреться на вас, прежде чем вы уедете… Ведь я уже подписал приказ.
— Догадались!
— Галочка, неужели ты не понимаешь? Не понимаешь? — переспросил он, заглядывая в ее слепые от слез глаза. — Ты поймешь меня когда-нибудь, когда будешь очень счастлива…
— А вы?
— Буду ли счастлив?.. — Он отошел к столу.
И снова продолжалась жизнь — будничная, тревожная — как ни в чем не бывало. В палатку вбежал Бимбиреков. Ему не хотелось бы встретить здесь практикантку, но дело, с каким он пришел, важнее этих тонкостей.
— Летчик радировал: завтра не полетит. Прогноз плохой: метель. А у него, говорит, семья, дети, — сообщил он.
— Попроси его взять меня. Я бездетный…
— Да, многодетные тяжелы на подъем, — заметил Бимбиреков и обернулся к Галочке. — А вы у отца единственная?
— А что?
— А то, что подводит он нас под монастырь. Еще денек проканителится — нам труба.
Галочка молча выбежала из палатки.
36
Мела метель. Галя ворочалась, стонала, бормотала в своем спальном мешке.
Ей снилось, будто она барахтается на крутом взгорке, где ветер наносит пушистый снег, и нет ни следа от утренней тропинки…
Ей снилось, будто Прасковья Саввишна гадает на сальных картах. Щербатый стол, на нем — короли пик, червей и бубен.
Ей снилось, будто, идя на лыжах, она наткнулась на сову, та ерошит перья и широко раскрывает глаза, потом жмурится, оставляя узкую щелку между веками. И Галя спрашивает сову: «Тебе, наверно, спать хочется? Мне самой до смерти хочется…»
Ей снилось, будто отец берет из рук стряпухи и тасует карты. Говорит: «Не будем ссориться. Давай, как дома, в „66“. Ты не забыла правила игры?» — «Забыла», — почти неслышно отвечает Галя.
Ей снилось, будто она заглядывает в лицо отца. «В первый раз заметила: ты кривогубый? Один уголок рта ниже другого».
Ей снилось, будто отец озирается и громко шепчет: «Они слышат, все слышат! Ты просто влюблена как кошка. Удивительный выбор…»
«Только это и понял, что со мной случилось? — спрашивала Галя и ворочалась в спальном мешке. — Отец, а ведь ты глухой. Или у тебя тоже батарейка сработалась?»
Ей снился визгливый голос отца: «Да он стар! Стар для тебя. Старее поповой собаки!»
37
Метель мела и на верхней базе у Чалого Камня.
Порывы ветра палатку вздували, как парус.
Костер прижимал к снежной земле свои длинные языки.
Наклонясь под ветром, проходили рабочие в бушлатах.
Метель… Едва мерещился силуэт вертолета на расчалках.
Ствол сосны у костра. Воткнут топор. На стволе растянулся Огуренков и читал книжку.
Звездочки снега ложились на его грубые руки и на страницы книжки.
Летягин в кожаном реглане, заснеженный, сидел на камне.
— Все то же читаешь? Расписание? — спросил он.
— Расписание.
Летягин полистал истрепанную книжицу «Летнего расписания пассажирского движения».
— Я без книжки не могу — скучно. Особо ежели в непогоду. Кабы не эта книжица, не знал бы, что делать в такую вот метелицу. Читаешь, а в глазах поезда бегут. Бегут… — И Огуренков тихонько засвистел.
— А купаться любишь? — спросил Летягин. — Если в пруду на рассвете? Но не до озноба, конечно, а так?..
В эту минуту снеговой обвал вспыхнул где-то в скалистых падях Чалого Камня. Летягин, Огуренков и подошедший летчик внимательно всмотрелись в отлетающее облачко льдистой пыли.
— Дети у меня, Иван Егорыч. Двое. Федька и Машка, — настойчиво сказал летчик.
— Говоришь, дети? — переспросил Летягин.
— Больше не полечу, — твердо сказал летчик.
38
За окном начинался мутный рассвет.
Калинушкин сварил кофе на плитке. Зазвонил телефон.
— Устиновича? Давайте!.. Юлий Григорьевич, сутки тебя выкликаю — где ты там? Засиделся, говоришь? В главке? Ну, тогда кофе пей, говорят, помогает! — Он отхлебнул из чашечки. — Вчера еще летали. Там, на Чалом Камне… А завтра? — Покачал головой, замялся. — Умница, умница, я тебя понимаю…
В Москве, в главке, молодой инженер подсовывал Устиновичу бумаги.
— Алло, алло! — крикнул Устинович и повесил трубку. — Прервали… Там такая погодка сейчас — метели, летчики не летят, а полетишь — не сядешь.
— Да, Юлий Григорьевич, лучше бы выждать. Знаете, говорят: «Дорога колес не любит». Завтра к тому же коллегия, — сказал инженер.
— Это верно, я и забыл.
Раздался телефонный звонок.
— Алло, Кирилл Кириллович? Разъединили! Я тебе завтра позвоню. Утро вечера мудренее. У нас уже ночь. Пора и отдохнуть.
— Да и поработать пора. У нас уже скоро утро. Галочка? А что с Галочкой? Галочка в порядке, — хмуро ответил Калинушкин и положил трубку на рычаг.
39
Ранним утром в поселке Дорджа прохаживался по крыльцу бревенчатого домика почты.
У полукруглого окошка Галя сдавала телеграмму. Дорджа подошел и прочел из-за ее плеча:
«Вылетай немедленно выхожу замуж Галка»
Резким движением Галя попыталась прикрыть листок, потом спокойно отодвинула руку, дала прочитать.
— Это отцу?
Галя молча кивнула головой, с надеждой посмотрела ему в глаза — понял ли?
