Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

Корбо встает, вглядывается в говорящего. Вийон запевает хрипло и дико.

Голод — не тетка,Голод — не шутка,Вот как ЖуткоВоет живот!Стужа — не бабка,Штопать не станет.ШапкуСтянет,Плащ разорвет.Здравствует нонеПузо монашье,Но неНаше…

Он сумасшедший!

                         Очините перья,Пишите: завещание. В своемУме и твердой памяти теперь я.Зовут меня…

Оставьте нас вдвоем.

Все уходят.

Ну, что же ты смотришь так пристально?                                                     ВспомниМеня, монсеньер! Вспомни зимнюю ночь,Сорбонну и двух школяров!

                      Не легко мне.

Приходится, видно, и в этом помочь.И я помогу тебе. Только вчера —Старик, вспоминаешь? — мы дрогли и мерли,Нужда клокотала в ребяческом горле.И были на многое мы мастера.А лавочник скуп. А привратник неласков.А пес больше нас на цепи одинок.А помнишь? Зубами полночи проляскав,Бывало, стучим в милосердный шинок.И тут началась, и пошла, и помчалаУжасно веселая жизнь…

                                Кой о чемНам следует уговориться сначала.Твоими речами я не увлечен.Зачем они тут? Ни к чему совершенно!

Постой, монсеньер! Прогадаешь, гляди!И я ведь уже не школяр оглашенный.И много и много всего позади.Но только одним я богаче сегодня.И только одним поделюсь я с тобой.Со всею природой, со всей преисподней,Со всею, какая живет, голытьбой!Какая там малость еще дорога нам?Каким там добром дорожить на земле?Пока не скрутили нам глотки арканом,Пока уголек еще тлеет в золе,Пока нам не выклюет очи ворона,Не вытравит зной бровей и бород, —Эй, слушай! Не песня — так я тебя трону,И старый озноб до костей проберет.И будешь ты мне благодарен навекиЗа то, что зудит эта стужа в костях.И память проснется в тебе. В человеке.В бездушном. А всё остальное — пустяк.

Уйди! Я клялся всемогущему богу,В ладонях бессмертную душу неся.Остаться бездушным.

                                   Черно и убогоТвоя благодать рассыпается вся.

Уйди! Я не знаю сих двойственных истин,Я честный монах. Я сухой человек.Я сделал свой выбор. Ты мне ненавистен,Ты мне безразличен. Простимся навек.Не ведаю, кто ты. Забыл твое имя.Но кто бы ты ни был — мертвец иль Вийон,—Молчаньем своим и очами моимиТы снова опознан и вновь обвинен.Молчи на дознаньях. Любому из судейДоверю сию невеликую честь.И если другой доберется до сути,Тебе приговор он сумеет прочесть.Мы — стража у врат, перед коими молчаСклоняетесь ниц или гибнете вы.Мы — пастыри душ и водители полчищ,Так что нам до горя одной головы!Я взвесил на чистых весах твою участьИ несколько взятых из церкви монет.Они тяжелей. Не хитря и не мучась,На все твои просьбы ответствую: нет.Но, прежде чем сгинуть, ты всмотришься зорчеИ глубже в отверстую бездну времен,Шарахнешься с воплем и скрючишься в корче —Ты мертвый, ты вор, ты мой сверстник Вийон,И в смертном поту ты припомнишь и стужу,И друга, и мать, и парижскую ночь.И дикую песню затянешь всё ту же.Но петля всё туже. И нечем помочь.Ты рухнешь тогда на колени, взывая:«Где юность? Откликнись, живая душа…»Душа ни одна не услышит живая.И влезешь ты в петлю, уже не дыша.

Картина третья

Тюрьма. Вийон, Шермолю, Колен. Все трое закованы. Вийон на полу, животом вниз, усердно пишет. Шермолю ходит из угла в угол, волоча цепь и бормоча. Колен за ним наблюдает.

Мессир Готье мне должен двадцать девять.Блез Пишегрю — двенадцать. РабютоИз Валь-де-Гра, благодаренье деве,Мне должен больше года ровно сто.Кабатчица в Блуа, кривая шлюха,Брала без счета, но по мелочам.Ее племянник обо мне пронюхалИ подбирался, черт, к моим ключам.Я натравил на негодяя даму.Чем кончилась их драка, знает черт.Но надо начинать опять с Адама,Иначе счет не точен и не твердИтак, еще раз: Пишегрю двенадцать,Сто Рабюто. Кабатчица в Блуа…(Задумывается, продолжает счет по пальцам.)

Передо мной ты будешь извиняться,Будь ты хоть сам Людовик Валуа.А сколько мне ты задолжал, забыто?

Тебе? Ни су. Всё, что вдвоем добыто,Подсчитано. Дележ был на двоих.

Нехорошо обсчитывать своих!

В своих расчетах я ужасно точен.В пути платил я за тебя?

Не очень.

Брось, милый мой! Ты съел благую треть.

А вычеты?

                   Собака, вор, ублюдок!Сколь жарко в пекле будешь ты гореть!

А ты хоть и посредственное блюдо,Пойдешь туда же — в погреба, в засол,Хоть и протухнешь быстро.

                                     Как ты зол!Лжец, сквернословец, вымогатель, гнида,Поганый сток для спуска нечистот!Тебя повесят завтра утром. И даЧертополохом прах твой зарастет!А я покаюсь, как бы ни был грешен.О да! Я грешен, но я замолюПеред пречистой…

Будешь ты повешен!

Кто? Я? Хо-хо!

Ты, скупщик Шермолю!

Покоен будь, несчастный человечек!Я жертвовал всем пастырям ХристаИ буду жертвовать. И сотню свечекПоставлю вновь. Душа моя чиста.И что омыто в золотой купели —Бог примеч в милосердии своем!Что ж вы притихли? Раньше песни пели,Острили благодушно…

                                       Мы споем!Еще услышишь, сам же нам подтянешь,Еще придется голосить тебе,Еще вопить о милости устанешьИ вымокнешь в бессмысленной божбе.Эй, брат Вийон! Нам предстоит работа —Содрать с него недоданную дань.Клянусь, что выжму до седьмого потаСию глухую гарпию!

Отстань!

Эй, брат Вийон! Однако ты спокоен.Ты, верно, позабыл, что впередиНам развлеченье предстоит, о коемГласит свирепый приговор.

Уйди!

Эй, брат Вийон! Ты здорово невежлив!Я рассказать тебе хотел бы жизнь.Последний час — уж это не рубеж лиДля искренности нашей?

                      Отвяжись!

Такая гордость очень худо пахнет!Клянусь я братством четырех стихий,Что мой кулак по темени шарахнетДурного друга!

Я пишу стихи.

Картина четвертая