Гарри Гордон - Птичьи права
«Езжай домой, Евгений…»
Е. М.
Езжай домой, Евгений,Взмахни сырым платком.Там ворохи сирени,Как гречка с молоком.
Ни холода, ни зноя,Но испытаешь тыВрожденное, сквозноеБлаженство правоты.
В провинциальном свете,В домашней наготеУверишься, что ЭтиТакие же как Те.
Ты мыкался не всуе —Остался насовсемЦарапинкой на стулеПерчинкой в колбасе.
А если ты помочь намЗахочешь, так давай, —Комариком полночнымЗвони, не забывай.
«На реке танцует бакен…»
На реке танцует бакен,Попросил прохожий спички,Лают дальние собаки,Пробегают электрички.
Все как прежде,Все похоже,Тридцать дней, как тридцать лет.Только, разве что, прохожийБыл вчера без сигарет.
Только, разве что, лощинкиНа пологом берегу —Словно мелкие морщинкиВозле глаз и возле губ.
В чистом поле стало чище,Белый свет белее стал,Поселился старый нищийВозле нового моста.
Пьет вино с утра до ночи.Ночь пришла — огонь зажег.И, юродствуя, хохочет:«Дай копеечку, дружок»
«В последнем вагоне умолкшие речи…»
В последнем вагоне умолкшие речи,Там туго свернувшись, на полке лежит,Грызет папиросу смешной человечек,Смешной человечек, ночной пассажир.
И поезд понес огонек папиросы,Тая в рукаве, как несут пацаны.За окнами плыли кривые березы,Кривые березы, карельские сны.
Никто не узнает, и дыма не будетЛишь странное облачко ветер пасет,Лишь заспанный заяц найдет на рассветеОкурок. Понюхает, фыркнет, и все.
«Все ахали от этих облаков…»
Все ахали от этих облаков,Когда они скопились над домами,И с видом превосходства над дымамиИзображали горы, иль альков,Прогулочную яхту, бой быков…Все ахали и руки воздымали.
А между тем на мокрый тротуарПолзла земля с размытого пригорка,Нечисто, послепразднично, прогорклоМежду домами поднимался пар.Клубился, уплывал и был таков…Все ахали от этих облаков.
«Приходит время — бес в ребро…»
Приходит время — бес в реброКолотится. И рвет на частиЖеланье выместить добро,Сорвать на ком-нибудь участье.
И вот я завожу кота,И он, гостям на удивленье,Ко всем садится на колени,Поет, не раскрывая рта.
Он уволок мое пероС утра шуршит черновиками,И я в сердцах творю добро,В окне высматривая камень.
А он ворует между темСеледку. Морщится от соли,И скалит зубы в темноте,И размножается в неволе.
«Когда-нибудь устану бриться…»
Когда-нибудь устану бриться,И в хате с видом на лиманЯ в старых книгах буду рыться,И перечитывать Дюма.
(Дым из каменных трубВьется раннею ранью,Серый день на ветруПовисает таранью.)
И, собираясь на рыбалку,Увижу, как звезда дрожит,И желтая, как смерть, собакаКо мне тихонько подбежит.
Холодным носом в пыль уткнется,И возле ног моих свернется.
ПАРК КУЛЬТУРЫ
IСредь бела дня в тени еловой лапыОстановился, осмотрелся, лег.Как слабый свет послевоенной лампыПомаргивает черный мотылек.Пока ходил, наслаивал усталость,Косые взгляды отражал спиной,Все нажитое честно превращалосьВ личинку, в куколку. Перенесенный знойСтал стрекозой. Доверчивость — собакой,Надежда стала байковой рубахой,И маленькие хитрости лежат,Как множество жуков и лягушат.Летают бабочки. Глубокий парк культурыНадежно глушит улиц дребедень,Огромная играет светотеньВсей сложностью своей клавиатуры.
IIПомаргивает черный мотылек,Подрагивает синяя ресница,Акация отчаянно скрипит,И кто-то под еловой лапой спит.Наверно, пьян, пускай его проспится.Я встряхиваю бархатной пыльцой.Пыльца ложится на его лицо.
Лечу, цепляясь тенью за кусты.О, мне большой не надо высоты,Мне только надо поскорей домой,Но я не дрозд, не ангел. По прямойЯ не умею. Слабый ветерокМеня относит поперек дорог.
IIIВам приходилось бабочек ловить?
Румяный поролоновый отличникПод бдительным надзором фребеличкиРазмахивает розовым сачком.
А может, на заброшенных задворкахВам больше нравилось лежать ничкомИ добывать тарантула из норки,И любоваться злобным паучком,Когда на скользком дне стеклянной банкиОн бьет врага и жрет его останки?
Я прохожу аллеей боковой.В кустах дебил с громадной головой,Весь истомленный силой половой,На лбу, как мысли, тени от растений,Тяжелая и вялая рука, —А как проворно ловит мотылька,Сомнет во влажной пасти кулака,И в рот кладет со страшным вожделеньем…
На главную аллею выхожу,Аттракционы грустно обхожу,Из биллиардной щелканье шаров,Из ресторана запах шашлыка.На берегу, обветрен и суров,Пенсионер, дающий напрокатРаскрашенные лодки. Лик егоПологий и пустынный. В шуме волнМой паспорт в пальцы крепкие берет,Большие весла мне взамен дает.
«Санчо Панса облачен в тряпье…»
Санчо Панса облачен в тряпье,По земле волочится копье.
А гадалка… Что она пророчит?Вероятно, голову морочит.Вероятно молвит: — Санчо Панса,Славный рыцарь глупости и пьянства,Ради сатаны или Христа,Пива мне на донышке оставь,В память господина, Дон Кихота,Пива мне испробовать охота,Я тебе такое предреку…Утро голосит «кукареку,»Ход ночного времени нарушен,Таракан нырнул в пустую кружку,И усы об глину обломал,И сошел по-своему с ума…
Санчо Панса мешкает в кустах.Пуст карман, и голова пуста,Нету за душою ни шиша,Только глотка. Да еще душа,Да письмо на имя Дульсинеи,Да рука сжимается сильнееНа стволе хозяйского копья.Будет вечер. Будет Санчо пьян,Будет Санчо красен и мордаст,Будет в сердце пенная отвага —Он письмо — неважную бумагуПервому же сплетнику продаст.
…………На бульваре мир и тишина,Море закипает за бульваром,Словно чья-то милая женаЧерный кофе превосходно варит,Сахар добавляет и солит,И блаженство в чашечке сулитПолное. Без горечи и гущи.На причале худощавый грузчикМашет флагом, восклицает «Вира,»Восхваляет необъятность мира.
Плавные колышутся платаны,Полетала бабочка и села,Голуби выбалтывают тайныСумрака под крышею музея…Санчо Панса облачен в тряпье,По земле волочится копье.
ЭЛЬ ГРЕКО. ТОЛЕДО
С бледной гримасой завыла вдали колокольня.Больно, не больно, больно, все-таки больно!Милый Толедо, пустяк, муравейник у лужи.Это не пьяный толстяк топчет тебя неуклюже —Тройка сошедших с ума: молния, ветер и ливень…Сердцебиенье холма, ужас продрогшей оливы…С неба наклонного с рокотом катится лето…Худенький мальчик с глазами пророка — Толедо…
Э. ЛИОТАР. ШОКОЛАДНИЦА
…А утром дверь негромко щелкнет,И вас разбудит шорох шелка.
Стакан воды и шоколад,Благополучия приметы.Вы надеваете халатИ говорите комплименты…
Да будет в доме благодать,И зайчик солнечный на стуле,И тишина пустынных улиц,И смех, прозрачный, как вода.
В полушутливом разговореНикто, пожалуй, не поймет —То сладости чрезмерной горечь,Иль просто горечь промелькнет.
ВОСКРЕСЕНЬЕ
