Гарри Гордон - Птичьи права

«Одну секунду будет больно…»

Одну секунду будет больно:Прищурясь мстительно и зло,Мой друг, завистник и разбойникМеня пристукнет за углом.

Я в тайны темные не лезу,Он обознался. У меняАвоська, банка майонеза,Игрушка — мирная свиньяИз розового поролона…

И он глядит ошеломленноИ глаз отчаянных не прячет,И видит дырку на виске,И, растопырив пальцы, плачетВ нечеловеческой тоске.

«Стоит воскресный новый год…»

Стоит воскресный новый год,Безветренный, оранжерейный.В прозрачном пламенном жиреньеЕго вопьет тяжелый плод.

И животворный пар, как пот,Пар, оперенных ликованьем,Избавит на год от хлопотМеж молотом и наковальней.

Теперь я, кажется, смогуПрибрать поспешности улики,Как мандариновые бликиВ январском елочному снегу.

И в стекла кроткий, как мука,Стучится кто-то несекомый,Давно потерянный, искомыйИ неопознанный пока.

ПЕРЕДЕЛКИНО

Измаилу Гордону

Под соснами, недалеко от храма,Где на карнизах ангелы зимуют,И голуби озябшими ногамиСнуют по перекошенному снегу,(Гримасы снега в середине марта,Когда не сходятся концы с концами,И в воздухе, линяющем и марком,Еще не пахнет ловкими скворцами),Под соснами мы сели на скамейку,Мы сели на скамейку очень прямо,И руки на колени положили,Как будто бы стеснялись. Или пели.

В пальто попала капля. ПогодяСкользнул прохожий, сдерживая кашель,Он был добряк, а может, негодяй,О том никто наверняка не скажет,Да он и сам не ведает о том.Он одинок, и нездоров притом.

Над головой слагали гнезда галки,Промокшие чернели в клювах палки,Скрипели крылья настежь, как ворота.Распахнутая черная воронаВся состоит из тяжести и дрожи.(А гнезда все же на костры похожи).

Опять упала талая вода,День пополнялся новыми следами,Не ранние стучали поездаЗа смутными чернильными садами.Мы встали со скамейки и пошли,Сиреневые руки потирая,И, очертанья медленно теряя,Уже едва виднеемся вдали.

«Ночь милосердна. С ней…»

Ночь милосердна.С ней, Как овцы от ножа,Все сущее теснейСбивается, дрожа.

Не различая каст,Небесная свечаВсем во спасенье дастСоломинку луча.

Но вот за валом валВосстала твердь на твердь,Что мрак навоевалВо тьме не разглядеть.

Спасались на бревне,И, вероятно, мыРаспластаны на днеДевятым валом тьмы.

Еще на миг темней,И станет различим,С чьим именем светлей,И невозможно с чьим

Сомкнуть усталых глаз,Вкушая плотский мед.Его усмешка нас,Как губы, разожмет.

«Среди людей я буду самый старый…»

Среди людей я буду самый старый.Среди людей я буду самый лысый,С блаженной византийской головой.

Мне преподносят милые подарки:Коробка папирос, конфеты, вобла,И в голове моей сияют мысли,Как будто в старой церкви — детский сад.

Мне подобает слушать разговоры,И ногтем, древним, словно черепаха,По медленным страницам проводить.

Я буду, вероятно, кушать дыню,Когда мой мир сожмется до размераАквариума. Розовая рыбкаМахнет прощально белым плавником.

Потом в мой кабинет войдет старушка,Поднимет с полу чистый лист бумаги,Рассеяно положит на диван…

КОВЧЕГ

Все это плутни королевы Маб

В начале марта вымокла толпаНа остановке. Лил тяжелый дождь,И снег, разоблаченный, словно ложь,В смятеньи и печали утопал.Так начиналась ранняя весна.Порою високосная блеснаСпускалась к нам на дно сквозь облака,Но клева не было. Картошку из кулькаЖевало человечество. МорозОкончился. Был авитаминоз,И солнечным соблазнам не сезон,И пропадало время, как сазан,Забытый в лодке пьяным рыбаком,Прикрытый мокрым носовым платком.

Я догадаюсь, может быть, в конце,Что дело не в улыбчивом лице,Что всякий затянувшийся концертС хорошей миной при плохой погодеНа уличного клоуна походит

С венцом, напяленным на канотье.Что полуправда, полунищета,И полумужества убогая тщетаКачаются на стоптанных ногах,Как пьяница с ребенком на руках.Он станет в очередь, а подойдет — черед,Без очереди пива не дадут,Пересыхает беспризорный рот,Заплачь, младенец, не сочти за труд…Заплачет, догадается дитя,Натасканное на стакан питья.

Мне слышатся другие голоса,Полезные, как звонкая коса,Жизнелюбивые, как лошади в овсахВ июньский день на берегу крутом.Я догадаюсь, может быть, потом,Что чрезвычайно важные вопросыСтояли в это время в небесах:Для человека, дерева и псаУже была почти готова осень.Планировались тысячи смертей,Грядущие рождения решались,Распределялись красота и жалость,Любовь произрастала в наготе.

Потом пришли апрельские дожди.В густом растворе холода и дымаБыла теперь совсем необходимаХоть капля солнца. Черный от нуждыО камень терся впалыми щекамиИ сквернословил грач. Двумя рукамиПридерживая воротник плаща,К себе питая подлинную жалость,Бежал прохожий, длинно выражаясь,И отраженье за собой влача.

Я только начинаю понимать,Как склонна монотонность к милосердью:Согласие наития с усердьемРождается, когда, как пономарь,Бормочет подоконник. ПотаканьеБудильника листку календаря,И капель земноводное мельканьеЗащитной обволакивают тканью,Как скарабея сгусток янтаря.

Я помню коммунальный керосин,Семейный запах мокрого белья,И где-то в уголочке бытия

Я, самый младший и послушный сын.И тщится печку растопить отец,Негнущимися пальцами мнет глину,Холодным, желтым, с камешками, блиномОбмазывает дверцу. В теснотеКасается то локтем, то коленом,И мне неловко от прикосновений,И уголь гасит мокрые поленья,И дым в глаза, и слезы на глазах.Уйти нельзя — отец дает урокиЖитейской прозы, нищеты, мороки,И дождь в окне, и коченеют ноги,И за стеной чужие голоса.

Стесненно, словно стоя на весах,Я через четверть века помню дом,И слушаю чужие голоса,И пробираюсь ощупью, с трудомПо коридору узкому, как теньРебенка с тусклой лампой в темноте.С чего бы это не гореть плите…Я, кажется, на правильном пути,Осталось глину в тазике найти,Теперь разбавить дождевой водой,И этот ком, не слишком ли крутой,

Какой холодный кафель…Между тем Раскрылись двери, показалась тень,Выходит мальчик, тихий, но живой,С нечесаной курчавой головой. Он говорит:«Здесь нету никого, Плита горит, не нужно ничего.»

Я только начинаю понимать,Насколько монотонно милосердье,И капли, словно добрые соседи,Внимательностью могут донимать.Поскольку многотомное наследье,Как результат соития усердьяС наитием, еще не решено, —Настойчивая капля состраданьяСтановится естественною данью,Что воздает неоскудевшей дланьюАпрель, упрятав воду в решето.

Проматываясь в нестерпимой тягеК одной из самых благодарных магий,Так много назаимствовал добра,Что даже галилейскому бродягеЯ задолжал таланта полтора.

И, пребывая в яме долговой,Я горестно качаю головой,Подсчитывая шансы избавленья:Когда б я помнил чудное мгновенье,Или печаль была полна тобой,Иль если б точно знал, что вечный бой,Я б избежал тревоги и томленья.

Тому, кто в главной роли, ни к чемуПартнеры. Монологом обойдется,Посомневается, поплачет, посмеется…Куда трудней Меркуцио. ЕмуНеобходим противник, иноверец,Чтобы при нем на раны сыпать перец,Швыряться бисером и призывать чумуНа все четыре стороны, хотя бВсе это плутни королевы Маб.Не так уж много на земле друзей,И среди них грешно искать партнеров,Механиков, статистов и суфлеров,Сосредоточенных, как белка в колесе.А из врага не выйдет даже враг,Способный поддержать тебя на сцене,Который и зарежет, и оценитТвои способности уйти во мрак.

Игра такая не окупит свеч.Я предлагаю лампочку зажечь,И луковицу посадить в стакане,Посуду вымыть, выдумать обед,Утюг отремонтировать, пока неБлаговестит об окончаньи бедЛиловый голубь, прилетевший с юга,На подоконник спрыгнувший упруго.

По лености мечтателен и мглист,Рассудок мой, спасаясь от смятенья,Как лягушонок, шлепнулся на листТяжелого и теплого растенья.И вот я вижу допотопный дом,На каждой ветке яблоки в саду,В густом ультрамариновом прудуДве розовые утки кверху дном.Сад теребит вечерняя жара,В сарае кошка молоко лакает,И женщина выходит со двора,Протяжным голосом кого-то окликает.Но я не сторож брату моему.К чему мне знать, куда девался Авель,Скорей всего, он собирает щавель —Занятие по сердцу и уму.И Каин спит, умаявшись, в лесуНе ведает греха ни сном, ни духом,Лишь изредка поводит волчьим ухом,Отпугивая жалкую осу.Мычание доносится из хлева,И женщина тревожится и ждет,Посмотрит вправо, а потом налево,И снова каждого по имени зовет.

Почти не знаю ничего о том,Как майский ливень разрушает горы,И с корнем выворачивает норы,Прорытые старательным кротом.Несет душеспасительная силаСплошной поток густеющего ила:Обломки мух, древесная кора,Окаменелая девонская икра,Голубизна и зерна хлорофилла,Все это, камни подмывая, плыло,Во мгле плывущим ландышем убилоПроснувшегося в муках комара.

Не надо больше никого искать,Теперь я начинаю привыкатьК погоде, словно к форменной одежде,Как привыкают к вере и к надежде,В конце концов, все так же, как и прежде.

ГОЛОЛЕД