Наум Коржавин - Приобщение
1966
ЦЕРКОВЬ СПАСА-НА-КРОВИ
Церковь Спаса-на-Крови!Над каналом дождь, как встарь.Ради Правды и ЛюбвиТут убит был русский царь.
Был разорван на кускиНе за грех иль подвиг свой, —От безвыходной тоскиИ за морок вековой.
От неправды давних дел,Веры в то, что выпал срок.А ведь он и сам хотелМорок вытравить… Не смог.
И убит был. Для любви.Не оставил ничего.Эта церковь на крови —Память звания его.
Широка, слепа, тупа,Смотрит, благостно скорбя.Словно дворников толпаТопчет в ярости тебя.
В скорби — радость торжества:То Народ не снес обид.Шутка ль! Ради баловстваСамый добрый царь убит.
Ради призрачной мечты!Самозванство! — Стыд и срам!..Подтвержденье правотыВсех неправых — этот храм.
И летит в столетья весть,В крест отлитая. В металл.Про «дворянов» злую месть.Месть за то, что волю дал.
Церковь Спаса-на-Крови!Довод ночи против дня…Сколько раз так — для любви! —Убивали и меня.
И терпел, скрепив свой дух:Это — личная беда!И не ведал, что вокругНакоплялась темнота.
Надоел мне этот бред!Кровь зазря — не для любви.Если кровь — то спасу нет,Ставь хоть церковь на крови.
Но предстанет вновь — заря,Морок, сонь… Мне двадцать лет.И не кто-то — я царяЖду и верю: вспыхнет свет.
Жду и верю: расцвететВсё вокруг. И в чем-то — лгу.Но не верить — знать, что гнетБудет длиться… — не могу.
Не могу, так пусть — «авось!»..Русь моя! Наш вечный рок —Доставанье с неба звезд,Вера в то, что выпал срок.
Не с того ль твоя судьба:Смертный выстрел — для любви.С Богом — дворников толпа,Церковь Спаса — на крови?
Чу! Карета вдалеке…Стук копыт. Слышней… Слышней.Всё! В надежде — и в тоскеСам пошел навстречу ей.
1967
* * *
Хоть вы космонавты — любимчики вы.А мне из-за вас не сносить головы.Мне кости сломает теперь иль сейчасФабричный конвейер по выпуску вас.
Все карты нам спутал смеющийся чёрт.Стал спорт, как наука. Наука — как спорт.И мир превратился в сплошной стадион.С того из-за вас и безумствует он.
Устал этот мир поклоняться уму.Стандартная храбрость приятна ему.И думать не надо, и всё же — держись:Почти впечатленье и вроде бы — жизнь.
Дурак и при технике тот же дуракПридумать — он может, подумать — никак.И главным конструктором сделался он,И мир превратился в сплошной стадион.
Великое дело, высокая власть.Сливаются в подвиге разум и страсть.Взлетай над планетой! Кружи и верши.Но разум — без мудрости, страсть — без души.
Да, трудно проделать ваш доблестный путь —Взлетев на орбиту, с орбиты — лизнуть.И трудно шесть суток над миром летать,С трудом приземлиться и кукольным стать.
Но просто работать во славу конца —Бессмысленной славой тревожить сердца.
Нет, я не хочу быть героем, как вы.Я лучше, как я, не сношу головы.
1967
НОВОСЕЛЬЕ
IВ снегу деревня. Холм в снегу.Дворы разбросаны по склону…Вот что за окнами балконаПроснувшись, видеть я могу.
Как будто это на холсте!Но это всё на самом деле.Хоть здесь Москва, и я — в постели,В своей квартире, как в мечте.
Давно мне грезился покой.Но всё же видеть это — странно.Хоть в окнах комнаты другойОдни коробки, плиты, краны,
Индустриальность, кутерьма.Чертеж от края и до края…А здесь глубинка; тишь сплошная,Как в давней сказке. — Русь… Зима.
Вся жизнь моя была хмельнаБорьбой с устойчивостью древней,И нате ж — рад, что здесь деревня,Что мне в окно она видна.
И рад, что снег на крышах бел,Что все просторно, цельно, живо…Как будто расчертить красивоВсю землю — я не сам хотел.
К чему раскаянье ума.Чертеж — разумная идея.Я знаю: строить с ним — быстрее,А всем, как мне, нужны дома.
Но вот смотрю на холм в снегу.Забыв о пользе, как о прозе.И с тем, что здесь пройдет бульдозер,Стыдясь — смириться не могу.
IIТот свет иль этот? Рай иль ад?Нет, бледный призрак процветанья.Квартиры, сложенные в зданья.Широких окон тесный ряд.
То ль чистый план, то ль чистый бред.Тут правит странный темперамент.Стоят вразброс под номерамиДома — дворов и улиц нет.
Здесь комбинат, чей профиль быт,Где на заправке дух и тело.И мнится: мы на свет для делаЯвились — жизнь свою отбыть.
К чему тут шум дворов больших?О прошлом память? — с ней расстанься!Дверь из квартиры — дверь в пространство,В огромный мир квартир чужих.
И ты затерян — вот беда.Но кто ты есть, чтоб к небу рваться?Здесь правит равенство без братства.На страже зависть и вражда.
А, впрочем, — чушь… Слова и дым.Сам знаю: счастье — зданья эти.Одно вот страшно мне — что детиМир видят с первых дней — таким.
1967
АПОКАЛИПСИС
Мы испытали всё на свете.Но есть у нас теперь квартиры —Как в светлый сон, мы входим в них.А в Праге, в танках, наши дети…Но нам плевать на ужас мира —Пьём в ресторанах на троих.
Мы так давно привыкли к аду,Что нет у нас ни капли грусти —Нам даже льстит, что мы страшны.К тому, что стало нам не надо,Других мы силой не подпустим, —Мы, отродясь, — оскорблены.
Судьба считает наши вины,И всем понятно: что-то будет —Любой бы каялся сейчас…Но мы — дорвавшиеся свиньи,Изголодавшиеся люди,И нам не внятен Божий глас.
1968
* * *
До всего, чем бывал взволнован,Как пред смертью, мне дела нет.Оправданья тут никакого:Возраст зрелости — сорок лет.
Обо всем сужу, как обычно,Но в себя заглянуть боюсь,Словно стал ко всему безразличным,А, как прежде, во всё суюсь.
Словно впрямь, заглянувши в бездну,Вдруг я сник, навек удручён,Словно впрямь, — раз и я исчезну,Смысла нет на земле ни в чём.
Это — я. Хоть и это дико.Так я жить не умел ни дня.Видно, возраст, подкравшись тихо,В эти мысли столкнул меня.
И в душе удивленья нету,Словно в этом — его права,Словно с каждым бывает этоВ сорок лет или в сорок два.
Нет, попозже приходит старость,Да и сил у меня — вполне.Знать, совсем не её усталостьПрелесть дней заслонила мне.
Знать, не возраст — извечный, тихий,Усмиряющий страсти снег,А всё то же: твой лик безликий,Твоя глотка, двадцатый век!
А всё то же — теперь до гроба.Только глотка. Она одна.Думал: небо, а это — нёбо,Пасти черная глубина.
И в душе ни боли, ни гнева,Хоть себя и стыдишься сам.Память знает: за нёбом — небо,Да ведь больше веришь глазам.
И молчит, не противясь даже,Память, — словно и вправду лжёт…Ну и ладно! Но давит тяжесть:Видно, память, и смолкнув, жжёт.
Ни к чему оно, жженье это,Только снова во всё суюсь.И сужу. — Хоть мне дела нету.Хоть в себя заглянуть боюсь.
1968
