Антология - Поэзия Латинской Америки
Другая
Перевод О. Савича
Ее в себе я убила:ведь я ее не любила.
Была она — кактус в горах,цветущий пламенем алым;была лишь огонь и сухость;что значит свежесть, не знала.
Камень и небо лежалив ногах у нее, за спиною;она никогда не склоняласьк глазам воды за водою.
Там, где она отдыхала,травы вокруг поникали, —так жарко было дыханье,так щеки ее пылали.
Смолою быстро тверделаее речь в любую погоду,чтоб только другим не казатьсяотпущенной на свободу.
Цветок, на горах растущий,сгибаться она не умела,и рядом с ней приходилосьсгибаться мне то и дело…
На смерть ее обрекла я,украв у нее мою сущность.Она умерла орлицей,лишенной пищи насущной.
Сложила крылья, согнулась,слабея внезапно и быстро,и на руку мне упалиуже погасшие искры.
Но сестры мои и поныневсе стонут по ней и скучают,и пепел огня былогоони у меня вырывают.
А я, проходя, говорю им:— В ущелья вам надо спуститьсяи сделать из глины другую,пылающую орлицу.
А если не можете, — значит,и сердце помнить не может.Ее в себе я убила.Убейте вы ее тоже!
Танцовщица
Перевод О. Савича
Танцовщица сейчас танцует танецнепоправимой роковой потери.Бросает все, что было у нее:родных и братьев, сад и луговину,и шум своей реки, и все дороги,рассказы очага и детства игры,черты лица, глаза и даже имя,как человек, который тяжесть сбросили со спины, и с головы, и с сердца.
Пронизанная светом дня и солнцем,смеясь, она танцует на обломках.Весь мир проветривают эти руки:любовь и зло, улыбку и убийство,и землю, залитую жатвой крови,бессонницу пресыщенных и гордых,и жажду, и тоску, и сон бездомных.
Без имени, без нации, без веры,от всех и от себя самой свободна,полетом ног за жизнь и душу платит.Дрожа тростинкою под ураганом,она — его свидетельство живое.
Не альбатросов взлет она танцует,обрызганный игрою волн и солью;не сахарного тростника восстанье,сраженное кнутами и ножами;не ветер — подстрекатель парусов —и не улыбку трав высоких в поле.
Ее крестили именем другим.Свободная от тяжестей и тела,она вложила песню темной кровив балладу юношества своего.
Не зная, ей бросаем наши жизни,как красное отравленное платье.Танцует, а ее кусают змеи;они ее возносят и швыряют,как будто знамя после пораженья,как будто разоренную гирлянду.
Что ненавидела, в то превратилась;танцует и не знает, что чужда нам;проветривает маски и гримасыи, нашею одышкой задыхаясь,глотает воздух — он не освежает, —сама, как вихрь, одна, дика, чиста.
Мы виноваты в этой злой одышке,в бескровной бледности, в немом укоре, —он обращен на Запад и Восток.Мы виноваты в том, что душно ейи что она навек забыла детство.
Одно слово
Перевод О. Савича
Застряло в горле слово, — на свободуне выпущу его, себе оставлю,хотя оно во мне как сгусток крови.А выпустить — сожжет живое поле,убьет ягненка, птицу кинет наземь.
Я выплюнуть его должна и спрятать;найти дыру, прорытую бобрами;и белой известью залить его,чтоб, как душа, оно не полетело.
Я не хочу, чтоб знали, что живу я,пока оно в крови отравой бродитто вверх, то вниз — с моим дыханьем диким.Хотя его, сказал отец мой Иов,мой бедный рот сказать его не должен:оно покатится и у рекизапутается в косах женщин илисогнет и подожжет кустарник бедный.
Я брошу на него такие зерна,чтоб за ночь выросли и задушилии не оставили ни букв, ни звуков.А может быть, прикончу, как гадюку,когда ей надвое хребет ломают.
Потом вернуться в дом, войти, заснутьи знать: оно отрезано бесследно.Проснуться через много сотен дней,во сне, в забвенье наново родившись.
Не знать, что было на губах моихиз йода и квасцов такое слово,забыть ту ночь, единственную ночь,забыть тот дом, тот дом в чужой стране,забыть, как я ждала луча у двери,не знать, что без души осталось тело!
Руки рабочих
Перевод О. Савича
Руки твердые похожина моллюсков оголенных;цвета перегноя, цветасаламандры опаленной,руки чуткие взлетаютили никнут утомленно.
Месят глину, тешут камни,разрыхляют почву сада,медно-красны в белом хлопке,треплют лен и гонят стадо,и никто на них не смотрит,лишь одна земля им рада.
То на молоты похожи,то, как заступы, бесстрастны;сумасшедшие колесаиногда их рвут на части,и рука, что уцелела,узнает вдовы несчастье.Слышу, как стучат кувалдой,вижу — у печей пылают,и летят над наковальней,и зерно перебирают.
Я их видела на шахтах,в голубых каменоломнях,за меня гребли на лодкахпо воде коварной, темной,гроб мне сделают по мерке,хоть меня и не припомнят…
Каждым летом ткут холстинусвежую, как вздох прибоя,и прядут они и чешутхлопок, шерсть — добро чужое,и поют потом в одеждаху ребенка и героя.
Засыпают в ранах, в шрамах,испещренные металлом.Свет созвездий в окна льется,чтобы силу дать усталым.Но во сне копать и строить,мыть и сеять продолжают;и Христос берет их в рукии к груди их прижимает.
Двери
Перевод О. Савича
Много я гримас видала,в том числе — дверей гримасы.Долго я на них смотрела:голые, как кость без мяса,мне показывали спинуцвета волка и лисицы.Стоило ли двери делать,чтоб в плену у них томиться?
Дом с закрытыми дверями —плод, покрытый скорлупою;дом не делится с дорогойвнутреннею теплотою;двери учат нашу песнюот прохожих запираться,к радости не приглашают,выпустить ее боятся.Молодыми не бывают,и старухами родятся.
Двери — грустные ракушкибез песка и без прилива.Двери — грозовая тучанад большой землей счастливой.Прямизной они похожина прямые складки смерти,я склоняюсь перед ними,как тростник, дрожащий в ветре.«Нет!» — они твердят рассвету,что над ними нежно блещет.«Нет!» — твердят морскому ветру,что над ними рукоплещет,и дыханью свежих сосен,и реке, что рядом плещет.И, как древняя Кассандра,не спасут, хотя все знают:потому вошла свободнов дверь судьба моя больная.
Я стучу, и вот как будтоловит дверь меня на слове,а просвет, сухой и жадный,словно шпага наготове,и взлетают створки, словнонастороженные брови.Я вхожу и будто пятнана лице своем скрываю;что мой дом, как плод невскрытый,мне готовит, я не знаюи гадаю: избавленьеждет меня иль гибель злая.
Я хочу уйти, оставитьвсе, что землю закрывает,горизонт, что от печали,как газели, умирает,и людские двери — втулкибочек, где вода — чужая;чтоб руками не касатьсяих ключей, холодно-жгучих,звона их вовек не слышать,он как треск змеи гремучей.
Я в последний раз оставлюдвери за собой без стона,и умчусь я, торжествуя,птицею освобожденнойследом за родной толпоюмертвецов моих бессонных.Наверху они, конечно,не разделены дверями,не оскорблены стенами,слово раненый — бинтами.
В вечном свете, как при жизни,будут ласковы со мною.Вместе запоем мы песнюмежду небом и землею.Этой песней дверь за дверьюрасшатаем, словно ветер.Выйдут люди в мир открытый,как проснувшиеся дети,услыхав, как злые дверипадают на целом свете.
ВИСЕНТЕ УИДОБРО[280]
