Теодор Крамер - Зеленый дом
Шелушильщики орехов
Они сидят вокруг стола в каморке,и перед каждым сложены рядкоморехов строго считанные горки, —скорлупки знай хрустят под молотком;работают меньшие на подхвате —не так-то просто ядрышко извлечь, —в коробку, под замок его, к оплате,всё остальное — на растопку, в печь.
Вот — перерыв; нехитрая уборка,сметается метелкой шелуха;молчат и полдничают — только коркапохрустывает, пыльна и суха.Но передых сомнителен и хрупок:конечно, подремать бы малышне,однако нужно ядра из скорлупоквылущивать едва не в полусне.
Частицы шелухи изъели горло,но длится труд: у взрослых и детейшершавой пылью легкие расперлои выступает кровь из-под ногтей.Спина и руки сведены ломотой.Хлеб, горсть орехов и бутыль вина —как хорошо… Коли, лущи, работай,лущи, коли, старайся дотемна.
Зимнее пальто
В шалманчик за рынком приходит с утрабезногий при помощи двух костылей;он мрачен, — крепленого выпить пора, —садится у печки, куда потеплей.Приплелся сюда через силу, затосейчас помягчеет блуждающий взгляд:он ласково зимнее гладит пальто —его по часам отдает напрокат.
Пальто это — вещь недурная весьма:и плечи на вате, и полы до пят,вдоль борта идет голубая тесьма,ну, правда, нагрудный карман плоховат,ну, правда, на швах и под воротникомподкладочный светится войлок-злодей;дешевым пропахло пальто табакоми потом просительских очередей.
В шалманчик к семи забежит человек,заплатит что надо — и вмиг за порогныряет в пальто под начавшийся снег;прокатчик покуда сыграет в тарок.Он шлепает карты на стол тяжело,глядит на часы, наконец, доиграв:прокатное время, глядишь, истекло —уже не пора ли насчитывать штраф?
Холодный ряд фабричных труб
Безмолвен город, и квартал торговыйстоит пустым, как будто сноса ждет:поторговаться, но купить готовый,куда-то схлынул начисто народ.В витринах понаставлено умеловсего, что задержать могло бы взгляд;однако продавцы сидят без делаи нервничают, если к ним звонят.
В слободках — скука без конца, без края,играют в карты, оседлав скамьи,лучам светила, как бы загорая,подставив спины потные свои.Домой — к чему ходить; обед несложен —всего-то коркой размешать бурдуи, вынув ложку, как кинжал из ножен,скрипя зубами, взяться за еду.
Придут под вечер из лесу подросткис почти пустой корзиной ли, с мешком,там — ягоды, и высохши, и жестки, —мамашам их предъявят со смешком,к порогу выйдут, тощей самокруткойзатянутся, не разжимая губ,и долго смотрят с ненавистью жуткойв закат, на стылый ряд фабричных труб.
Сточный люк
Измотан морозом и долгой ходьбой,старик огляделся вокруг,подвинул решетку над сточной трубойи медленно втиснулся в люк.
Он выдолбил нишу тупым тесаком,спокойно улегся во тьме,то уголь, то хлеб он кусок за кускомнашаривал в жидком дерьме.
Почти не ворочался в нише старики видел одних только крыс,лишь поздний рассвет, наступая, на мигв решетку заглядывал вниз.
И зренье, и слух отмирали в тиши,и холод как будто исчез,и дохли в одежде голодные вши,утратив к нему интерес.
И был он безжалостно взят за грудки,и вынут наружу, дрожа,и тщетно пытался от грозной рукиотбиться обтеском ножа.
Выдворение из приюта для слепых
Богадельная стала свалкой гнили,из отбросов стряпалась жратва —и слепые щеточники взвыли,и качнуть надумали права.Семеро пожаловались хором —персонал, выходит, нерадив, —расползлись, чуть живы, по каморам,с жалобой к опекуну сходив.
Натыкались на углы страдальцытам, где ковыляли столько лет,по-слепецки налагали пальцына любой попавшийся предмет.Медленно валандались по домуот добра искавшие добраи, соседям разгоняя дрему,что-то бормотали до утра.
И когда рассвет забрезжил хмурый,каждый был на лежбище своемтрижды и четырежды, как шкурой,позамотан щеточным сырьем.Думали — начальство гнев ослабит,и до смерти бы лежали так, —но к обеду с кошта снятых ябедвыперли из дома, как собак.
Прием в дом для престарелых
Отныне — вот постель твоя.Одежку в этот шкаф повесь.Следи, чтоб не было нытья:у нас оно не в моде здесь.
Вот эти тапки забери.Клопов не бойся, нет почти.Крючок на фортке — изнутри.Запомни всё и всё учти.
Нас будет четверо: уснем,увидишь, легши по местам.Мы в коридор выходим днем.Курить, понятно, только там.
Как видишь, койки широки:да ты лежал ли на такой?К покою склонны старики,так ты уж нас не беспокой.
Здесь может разное бывать.Не делай удивленный вид,не лезь, коль кто начнет киватьи сам с собой заговорит.
Ну, я пойду. Тебе — впервой.Подумай, полежи ничком.Когда черед настанет твой,то будь приветлив с новичком.
Жители вагона
Вагон, бесплатная квартира,стоит на рельсах тупика.Сюда доносится из мирадалекий лязг товарняка,тут служит лестницей подножка, —каморка, может, и мала,а всё же места есть немножкодля колыбельки, для стола.
Живущим здесь — не до уюта,здесь громыхают поезда,от трассы — тяжкий дух мазутаи гарь, — а впрочем, не беда:и здесь судьба дает поблажки,жизнь хочет жить — и потомуне могут не цвести ромашкии все-таки цветут в дыму.
Нам ни к чему людская жалость,возьмем лишь то, что даст земля:запрем вагон, побродим малость,вдоль рельсов наберем угля.Живем легко, не ждем напасти,мир, как вагон забытый, тих:видать, о нас не знают власти,а мы не жаждем знать о них.
По поводу насильственной смерти владельца табачного киоска
Лавочник-табачник, из водыу плотины всплывший поутру,были губы у тебя худыи дрожали в холод и в жару.Вышла смерть тебе — последний сорт,да и жизнь — не шибко хороша:был ножной протез, как камень, тверд,и усы торчали, как парша.
Жил один ты долгие года,тишина звенела в голове;ставню опускал ты, лишь когдаулицы тонули в синеве.Но порой нырял ты в темноту,и тогда захватывало дух:у канала, на пустом мостуты ловил подешевевших шлюх.
И, над ними обретая власть,средь клопов, с отстегнутой ногой,ты желал повеселиться всласть,расплатившись кровною деньгой.Знал ты этой публики пошиб,и наутро звал себя ослом:потому, когда серьезно влип,понял, что имеешь поделом.
Эту дочерь городского днаты узнал, дрожащий, в тот же миг,как тебя окликнула она,мертвой хваткой взяв за воротник.Вынырнул босяк из темноты,вынул нож, и был ты с босяком —в миг последний так подумал ты, —вроде как бы даже и знаком.
И, умело спущенный в канал,даже без нательного белья,ты в воде про то уже не знал,как наличность плакала твоя,вся истаяв к утренним часам:оба руки вымыли в реке,а потом, как ты бы сделал сам,пили и дрожали в кабаке.
Зимняя гавань
