Сергей Орлов - Стихотворения
1960
Дионисий
1Умели деды строить градыИ веси на Руси святой.Стоят они, очей отрада,Красой равняясь с простотой.
На наших северных широтах —Видать, для света и тепла, —Как солнышки ручной работы,Горят над ними купола.
За Вологдой в дали таежной,В конце проселка на пути,Зайдешь под свод, и невозможноГлаза от света отвести.
Веселый грешник ДионисийЗдесь песни пел и краски тер.Он перенес на стены кистьюТепло зари и синь озер.
Шеренги праведников рослыхСтремятся в рай, а там встают,Толпятся мачтовые сосныУ Дионисия в раю.
Рай на горах, в бору с брусникой…А может, правда, рай — в лесу?Мой край родной, мой друг великий,Как опишу твою красу?
Пылает северное лето,Недвижны сосны. Спит вода.И, на стожар в лугу надета,Дрожит вечерняя звезда.
А в дальней дали с новой силойЧерез дремучие лесаСтаринный град, райцентр Кириллов,Плывет, расправив паруса.
2Я видел рай не нá небе,Он в душу мне запал.Его художник нанятыйВ церквушке написал.
Но неподкупна кисть его.И вот живет векаРабота Дионисия,Как поле, как река.
Рай с соснами косматыми,В бору заречном он,С брусникою, с опятами, —Я в этот рай влюблен.
А он, видать, без памятиЛюбил свой бедный край,Его на стенах каменныхИзобразив, как рай!
1960
Щи
Из лавки овощной доставленный,Кочан капусты — это сгустокПоэзии, но не прославленной,Поскольку он — кочан капусты.
Кочан капусты — это золотоДождей, качающихся, грузных,И жарких дней, на солнце колотых,В клубок закрученное с хрустом.
В нем пенье птиц, ветров смятение,Прохлада тени, запах мятыИ первое тепло весеннее,И звон отточенной лопаты,
И холодок росинки маковой,Алмазной, гордой и прозрачной,На листике рассады лаковомОброненный зарей кумачной.
Поэзия опубликована,Все начинается, как вызов.Сталь синяя секиры кованойИ плаха, струганная снизу.
Река в кастрюле медной взорвана,Топочет пенными кругами,Шипит плиты планета чернаяИ брызжет синими цветами.
О, георгины кухни газовой,Железные цветы горелок!Кочан капусты, волей разума,В своей работе наторелом,
Разделан на лапшу и звездамиКолючей соли пересыпан.А вот уже и лавры возданыИ перцем сдобрены до всхлипа.
И клубы пара ходят тучами,Пахучи, яростны, приветны.Щи возвышаются могучие.Над ними небеса и ветры.
Цветочки на фаянсе замерли,И каравай раскрыт, как библия,На них глядят, их ждут, их налили,Они воскресли и погибли!
1960
Мытье полов
Как моются полы до бéлого каленья? —Перегибая сильные тела,Подолы подоткнув и обнажив колени,Хозяйки моют пол в субботу добела.
Грохочут чугуны, гоняют тряпки воду.Тяжелым кóсарем раздроблена дресва,Со щелоком парным и грацией свободыНа праздник утверждаются права.
С угла и до угла летает поначалуБерезовый голик, раздавленный ногой,Обсыпанный дресвой, пока молчат мочала, —Всему черед и честь, как в каждой мастерской.
Здесь чистоту творят, а не полы здесь моют.Ладони горячи, и рук полет широк,И лифчики трещат. Здесь дело не простое,Здесь каждый бы из нас за две минуты взмок.
А им хотя бы что! Они как будто рады,Лукавы их глаза, и плеч изгиб ленив…Я тоже мыл полы в казарме по наряду,Но не был весел я, тем более — красив.
А во дворе горят половиков полотна,Как радуги на кольях у ворот.Хозяйки моют пол под праздник, в день субботний,И праздник настает…
1960
Свежий хлеб
Рукав просторный засучив по локоть,Сжимая пальцы в узел кулака,Его валяют на столе широкомИ бьют его с размаху под бока.
Нет, это не обычная работа,Священнодейством пахнет на столе,Встречаются здесь грохот обмолотаС порой весенней сева на земле.
Полет ладоней яростен и нежен,Все праздничней крутая пляска рук.Валяют хлеб на кухне первый, свежий,Труда и счастья замыкая круг.
Дожди и ветры пролились на камень,Гром прогремел заслонкой, день окреп.Веснушчат, рыж и кругл, как солнца пламень,На кирпичах благоухает хлеб.
О нем звенит считалка, пляшут дети,Газеты пишут, и в штормах судебЕсть мера высших ценностей на свете —Любовь, как хлеб, и дружба, словно хлеб.
А в кухне окна настежь, пахнет мятой,Горячей глиной, молоком парным,Хрустящей коркой, дымом горьковатымИ полевым простором распашным.
На полотенцах петухи горласты,Белы полы, как на реке песок.И все предметы к торжеству причастны.А день просторен, светел и высок.
1960
Кружка молока
Гончар на круге деревянномЕй отдал взмах руки своей,А после печи цвет каляный,Пожар малиновых углей.
Огня, воды и глины дружбаЗастыла каменным цветком.Ах, эта глиняная кружкаС парным душистым молоком!
Густым, ромашкового цвета,Белей любых берез в селе,Дар утренней зари и летаНа белом скобленом столе.
Под ручку пальцы вдеты снова,В ладони кружка улеглась.Глоток, как вдох в бору сосновом,И вот уж утвердилась связь
С жарой, где воздух сенокоса,Звеня, пронзают овода,С большим зеленым лугом росным,Где речка стынет, как слюда.
Где женщина по рани первой,По знобкой рани босиком,Еще не выспавшись, наверно,Уже прошла, звеня ведром.
Ах, эти глиняные кружкиС парным душистым молоком,Как их берут поутру дружноДетишки, вставшие кружком, —
Белоголовы, синеглазы,В рубашках, стиранных сто раз,Двумя ладошками, как вазыБерут хрустальные у нас.
Блестят от соли скипы хлеба,Сопенье слышится одно,И не глаза глядят, а небоГлядит на глиняное дно.
1960
Невская Дубровка
Б. Пидемскому
Мы с товарищем бродим по Невской Дубровке,Два довольно-таки пожилые хрыча,Будто мы разломили на круг поллитровку,Мы с товарищем плачем и солдатские песни поем…Вот он, берег Невы сорок первого года.Двадцать лет поднималась и жухла трава,Шли дожди и снега, лишь одна оставалась пехота, —Та, что в берег вцепилась, от дивизии ротаВ сорок первом году, ни жива, ни мертва.Вспоминает полковник лейтенантское звание,Вспоминает о Женьке, санитарке глазастой, —Как она полоскала рубашку свою и рвала, как ромашку, для раненых, —И смеется, как будто бы вспомнил о счастье.А в траве земляника пылает на брустверах,И солдаты лежат между ржавыми минами,И, наверное, Женька — красавица русая —Пулеметом порубана, где-то рядышком, милая.Вспоминает полковник, а земля исковеркана,Двадцать лет ничего на земле не разгладили,Да и мы — как земля, — наша память, наверное,Будет тоже, как эта земля, вечно в ссадинах.На шоссе ждет машина нас, зря надрывается.От воронки к воронке над траншеями медленноВ бой на Невской Дубровке от земли отрываютсяПять солдат с лейтенантом, из роты последние,Ничего нет вокруг, но велением памятиМины рвут тишину, лейтенант чертыхается,И солдаты встают… Воздвигается памятью памятник,Там, где нету его, но стоять ему там полагается.А вокруг — мирный луг, а вокруг — жизнь нормальная.По Неве к Валааму плывет теплоход, полон песнями.Но сердца, словно компасов стрелки над аномалией,Бьют о ребра вовсю, будто тесно им, тесно им.А водителю Вите лет двадцать, не более,Столько, сколько нам в армии было когда-то.Он включил себе радио, не идет с нами в поле,Наши слезы и песни ему не понятны.Чтó ему это поле, — как нам Куликово, не боле!..Хлещет радио джазами над погостом в костях и металле.Мы с товарищем, с нашею славою, с болями,Эпопеей для Витьки, историей стали.Только мы не история, мы в нее не годимся, —В нас ликуют и плачут железные годы,И живут там солдаты, и хрипят: «Не сдадимся!».Делят хлеб и патроны у бездонного брода.Делят хлеб и патроны, разгружают понтоны.Нам бы надо обидеться на курносого Витю,Но у жизни есть горя и счастья законы,Наше — нам, юность — юным, и мы не в обиде.И зачем ему, Витьке, за нас нашей памятью мучиться.Ах, зачем, все равно у него не получится.Свищут птицы, горит земляника на брустверах,Полон Витька к истории благодарности и уважения.Он глядит на шоссе и на девочек в брючках, без усталиМчащих велосипеды вдоль древнего поля сражения.
1961
