Шарль Бодлер - Цветы зла

LVIII. Песнь после полудня

Пусть искажен твой лик прелестныйИзгибом бешеных бровей —Твой взор вонзается живей;И, пусть не ангел ты небесный,

Люблю тебя безумно, страсть,Тебя, свободу страшных оргий;Как жрец пред идолом, в восторгеПеред тобой хочу упасть!

Пустынь и леса ароматыПлывут в извивах жестких кос;Ты вся – мучительный вопрос,Влияньем страшных тайн богатый!

Как из кадильниц легкий дым,Твой запах вкруг тебя клубится,Твой взгляд – вечерняя зарница,Ты дышишь сумраком ночным!

Твоей истомой опьяненнымТы драгоценней, чем вино,И трупы оживлять даноТвоим объятьям исступленным!

Изгиб прильнувших к груди бедрПронзает дрожь изнеможении;Истомой медленных движенийТы нежишь свой роскошный одр.

Порывы бешеных страстейВ моих объятьях утоляя,Лобзанья, раны расточая,Ты бьешься на груди моей:

То, издеваясь, грудь моюС безумным смехом раздираешь,То в сердце тихий взор вперяешь,Как света лунного струю.

Склонясь в восторге упоенийК твоим атласным башмачкам,Я все сложу к твоим ногам:Мой вещий рок, восторг мой, гений!

Твой свет, твой жар целят меня,Я знаю счастье в этом мире!В моей безрадостной СибириТы – вспышка яркого огня![64]

LIX. Sisina[65]

Скажи, ты видел ли, как гордая ДианаЛегко и весело несется сквозь леса,К толпе поклонников не преклоняя стана,Упившись криками, по ветру волоса?

Ты видел ли Theroigne[66], что толпы зажигает,В атаку чернь зовет и любит грохот сеч,Чей смелый взор – огонь, когда, подняв свой меч,Она по лестницам в дворцы царей вбегает?

Не так ли, Sisina, горит душа твоя!Но ты щедротами полна, и смерть тая, —Но ты влюбленная в огонь и порох бурно,

Перед молящими спешишь, окончив бой,Сложить оружие – и слезы льешь, как урна,Опустошенная безумною борьбой.[67]

LX. Креолке

Я с нею встретился в краю благоуханном,Где в красный балдахин сплелась деревьев сень,Где каплет с стройных пальм в глаза густая лень.Как в ней дышало все очарованьем странным:

И кожи тусклые и теплые тона,И шеи контуры изящно-благородной,И поступь смелая охотницы свободной,Улыбка мирная и взоров глубина.

О, если б ты пришла в наш славный край и строгий,К Луаре сумрачной иль к Сены берегам,Достойная убрать античные чертоги:

Как негры черные, склонясь к твоим ногам,Толпы покорные восторженных поэтовСложили б тысячи и тысячи сонетов.[68]

LXI. Moesta Et Errabunda[69]

Скажи, душа твоя стремится ли, Агата,Порою вырваться из тины городскойВ то море светлое, где солнце без закатаЛьет чистые лучи с лазури голубой?Скажи, душа твоя стремится ли, Агата?

Укрой, спаси ты нас, далекий океан!Твои немолчные под небом песнопеньяИ ветра шумного чарующий орган,Быть может, нам дадут отраду усыпленья…Укрой, спаси ты нас, далекий океан!

О, дайте мне вагон иль палубу фрегата!Здесь лужа темная… Я в даль хочу, туда!От горестей и мук, не правда ли, Агата,Как сладко в тот приют умчаться навсегда…О, дайте мне вагон иль палубу фрегата!

Зачем в такой дали блестят долины рая,Где вечная любовь и вечный аромат,Где можно все и всех любить, не разбирая,Где дни блаженные невидимо летят?Зачем в такой дали блестят долины рая?

Но рай безгорестный младенческих утех,Где песни и цветы, забавы, игры, ласки,Открытая душа, всегда веселый смехИ вера чистая в несбыточные сказки, —– Но рай безгорестный младенческих утех,

Эдем невинности, с крылатыми мечтами,Неужто он от нас за тридевять земель,И мы не призовем его к себе слезами,Ничем не оживим умолкшую свирель? —Эдем невинности, с крылатыми мечтами?[70]

LXII. Привидение

Я, как ангел со взором суровым,Под твоим буду снова альковом.Я смутить не хочу тишину,С тенью ночи к тебе я скользну.

И к тебе прикоснусь я лобзаньем,Словно лунным холодным сияньем;Ты почувствуешь ласки мои,Как скользящей в могиле змеи.

Утро бледное снова ты встретишь,Но пустым мое место заметишь,И остынет оно при лучах.

Пусть другие подходят с мольбою:Чтоб владеть твоей юной красою,Я избрал средство лучшее – страх.[71]

LXIII. Осенний сонет

Читаю я в глазах, прозрачных, как хрусталь:«Скажи мне, странный друг, чем я тебя пленила?»– Бесхитростность зверька – последнее, что мило.Когда на страсть и ум нам тратить сердце жаль.

Будь нежной и молчи, проклятую скрижальЗловещих тайн моих душа похоронила,Чтоб ты не знала их, чтоб все спокойно было,Как песня рук твоих, покоящих печаль.

Пусть Эрос, мрачный бог, и роковая силаУбийственных безумств грозят из-за угла —Попробуем любить, не потревожив зла…

Спи, Маргарита, спи, уж осень наступила,Спи, маргаритки цвет, прохладна и бела…Ты, так же как и я, – осеннее светило.[72]

LXIV. Печали луны

Луна уже плывет медлительно и низко.Она задумалась, – так, прежде чем уснуть,В подушках утонув, мечтает одалиска,Задумчивой рукой свою лаская грудь.

Ей сладко умирать и млеть от наслажденьяСредь облачных лавин, на мягкой их спине,И все глядеть, глядеть на белые виденья,Что, как цветы, встают в лазурной глубине.

Когда ж из глаз ее слеза истомы празднойНа этот грустный шар падет росой алмазной,Отверженный поэт, бессонный друг ночей,

Тот сгусток лунного мерцающего светаПодхватит на ладонь и спрячет в сердце где-тоПодальше от чужих, от солнечных лучей.[73]

LXV. Кошки

От книжной мудрости иль нег любви устав,Мы все влюбляемся, поры достигнув зрелой,В изнеженность и мощь их бархатного тела,В их чуткость к холоду и домоседный нрав.

Покоем дорожа и тайными мечтами,Ждут тишины они и сумерек ночных.Эреб в свой экипаж охотно впрег бы их,Когда бы сделаться могли они рабами!

Святошам и толпе они внушают страх.Мечтая, вид они серьезный принимаютТех сфинксов каменных, которые в песках

Неведомых пустынь красиво так мечтают!Их чресла искр полны, и в трепетных зрачкахПесчинки золота таинственно блистают.[74]

LXVI. Совы

Где тисы стелют мрак суровый,Как идолы, за рядом ряд,Вперяя в сумрак красный взгляд,Сидят и размышляют совы.

Они недвижно будут такСидеть и ждать тот час унылый,Когда восстанет с прежней силойИ солнце опрокинет мрак.

Их поза – мудрым указаньеПрезреть движение навек:Всегда потерпит наказанье

Влюбленный в тени человек,Едва, исполненный смятений,Он выступит на миг из тени![75]

LXVII. Трубка

Я – трубка старого поэта;Мой кафрский, абиссинский вид, —Как любит он курить, про этоБез слов понятно говорит.

Утешить друга я желаю,Когда тоска в его душе:Как печь в убогом шалаше,Что варит ужин, я пылаю,

Сплетаю голубую сеть,Ртом дым и пламя источаюИ нежно дух его качаю;

Мне сладко сердце в нем согретьИ дух, измученный тоскою,Вернуть к блаженству и покою.[76]

LХVIII. Музыка

Порою музыка объемлет дух, как море:О бледная звезда,Под черной крышей туч, в эфирных бездн просторе,К тебе я рвусь тогда;И грудь и легкие крепчают в яром споре,И, парус свой вия,По бешеным хребтам померкнувшего моряВзбирается ладья.Трепещет грудь моя, полна безумной страстью,И вихрь меня влечет над гибельною пастью,Но вдруг затихнет все —И вот над пропастью бездонной и зеркальнойОпять колеблет дух спокойный и печальныйОтчаянье свое![77]

LХIХ. Похороны отверженного поэта

Когда в давящей тьме ночей,Христа заветы исполняя,Твой прах под грудою камнейЗароет в грязь душа святая,

Лишь хор стыдливых звезд сомкнетОтягощенные ресницы —Паук тенета развернетСреди щелей твои гробницы,

Клубок змеенышей родитьВползет змея, волк будет вытьНад головою нечестивой;

Твой гроб cберет ночных воровИ рой колдуний похотливыйС толпой развратных стариков.[78]

LXX. Фантастическая гравюра

На оголенный лоб чудовища-скелетаКорона страшная, как в карнавал, надета;На остове-коне он мчится, горячаКоня свирепого без шпор и без бича,Растет, весь бешеной обрызганный слюною,Апокалипсиса виденьем предо мною;Вот он проносится в пространствах без конца;Безбрежность попрана пятою мертвеца,И молнией меча скелет грозит сердитоТолпам, поверженным у конского копыта;Как принц, обшаривший чертог со всех сторон,Скача по кладбищу, несется мимо он;А вкруг – безбрежные и сумрачные своды,Где спят все древние, все новые народы.[79]

LXXI. Веселый мертвец