Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений - Вероника Михайловна Тушнова
набор разношерстных тарелок и чашек,
мне дороги вещи почтенные эти
и жизнь, не терпящая барских замашек.
Горжусь я, что нас не пугали заботы,
что жить не старались покою в угоду,
что видный профессор шагал на работу
за три километра в любую погоду.
Я не из сословья ханжей и аскетов,
не против удобства, не против обилья,
богатых сервизов, красивых буфетов…
Я против ослабших в бездействии крыльев!
Быть может, с годами я стала брюзгою,
но все-таки думаю снова и снова,
что счастьем считали мы что-то другое
и в жизни хотели чего-то другого.
Не скрою – порой наблюдаю с тревогой
за школьницей милой, беспечной, как птица.
Веселья, подарков и радостей много,
а счастьем могла бы я с ней поделиться.
Тем счастьем, которому цену не знает,
которое чем-то далеким считает,
немного забавным, чуть-чуть старомодным,
по юным годам сожаленьем бесплодным…
И мне, не скрываю, бывает тревожно:
да все ли ей ясно, что верно, что ложно?
Всегда ли в нас помощь она находила?
Всегда ли мы с ней говорили правдиво?
Быть может, с собою лукавили где-то,
и с жизнью порой не сходились ответы?
Что ждет ее дальше? Как будет ей житься?
Во всем ли смогу на нее положиться?
А век-то двадцатый… А время сурово…
И требует мужества снова и снова.
Они еще, может, не знают,
но мы-то,
но мы-то без малого жизнь прошагали,
и то, что в тридцатых мерещилось далью,
сегодня туманом уже не покрыто.
И новых подъемов синеют отроги,
и новые выси за далью маячат.
И мы понимаем, что все это значит…
Не нами кончаются наши дороги!
А все-таки я в девочке порою
твои черты нет-нет да узнаю:
то мягкое упорство в ней открою,
то прямоту наивную твою.
уже в ней мысль птенцом растущим бьется,
уже я знаю, что в тяжелый час
вся суть ее горячая пробьется
сквозь холодность, смущающую нас.
А что она на всех нас не похожа…
Ну что ж, не все ль равно, в конце концов?
Ведь дети всех времен растут, тревожа
своею непохожестью отцов.
Нам ясны наши мысли и стремленья
испытаны, проверены не раз,
но нас сбивает с толку представленье,
что наши дети – это слепки с нас.
Родителей извечная ошибка:
себя мы ставим во главу угла,
хоть каждая газетная подшивка
нас в этом разуверить бы смогла.
Горжусь военной юностью своею,
я так жила, как надлежало мне.
Им – детям – проще будет и труднее.
Жизнь даст им все.
И стребует вдвойне.
Все ширятся пространства и границы,
нас жизнь ошеломляет что ни год,
но не всегда на землю возвратится
отправившийся в лунный перелет.
Вторгающимся в тайны мирозданья,
ломающим законы всех наук
платить придется неизбежной данью
за дерзость мысли и уменье рук.
Наверно, в этом мужество солдата –
как можно меньше думать о себе.
Мы тоже были первыми когда-то
и тоже пали многие в борьбе.
V
«…Покой нам только снится…»
Знаешь, мама,
мне нынче часто по ночам не спится.
Ведь существуют вещи, о которых
ты не имеешь даже представленья
и нам которых лучше бы не знать.
Я под крыло не прячусь.
Нет, напротив,
мне хочется увидеть их воочью,
предметы эти…
Цвет их знать и форму.
Ведь как ни тягостно об этом думать,
они реально в мире существуют –
чудовищные тихие созданья.
До времени лежат они на складах,
за тысячью замков, всегда готовы
по первому желанию убийцы
начать свое немыслимое дело.
Средь звезд ночных
они плывут во мраке
на двух трагически непрочных крыльях,
по первому желанию убийцы,
и даже против этого желанья,
готовые обрушиться на мир.
Чудовищные тихие предметы…
По-разному их люди называют.
Конечно, как-то проще слово «бомба»,
реалистичней и привычней слуху,
но подлинное им названье –
смерть.
…Современно практична ее оболочка.
Нет, себя не узнала бы в этой, стальной,
та, из книжек старинных, кустарь-одиночка,
в маскарадном наряде, с косой за спиной.
Та входила в дома деловито, степенно,
и обычно, к больному присев на кровать,
дожидалась, чтоб к ней он привык постепенно,
чтоб родным было время погоревать.
Были также у старой большие владенья,
не лишенные прелести и красоты,
где она позволяла живым в утешенье
красить краской решетки и холить цветы.
Та была удручающе сентиментальна
и слезлива к тому ж…
То ли дело сейчас:
безо всяких прелюдий, легко, моментально,
не один и не сто – сотни тысяч за раз.
И не надо тревожиться – дети сироты!
И не надо жалеть – сад расцвел без меня!
Ни поминок, ни похорон – к черту заботы!
Вместо всей бутафории – море огня.
А когда, наконец, это пламя уймется,
земли станут пустынны, бесплодны, черны,
лишь в болотах родятся лягушки-уродцы,
на погибель заранее обречены.
…
Может, страус-то прав? Слишком страшно все это?
Может, нам и трудиться совсем ни к чему?
Что за смысл оборудовать нашу планету,
если все это сгинет в огне и дыму?
Может, руки сложить? Положиться на случай?
Мол, авось пронесет и не грянет беда…
Да когда бы так думать – не жить бы мне лучше
и не зваться бы матерью никогда.
…
Жадно слушаю мирную музыку ночи,
ей вверяю тревожную душу мою:
Мокрый тополь качается… Поезд грохочет…
Сонно плачет ребенок…
«Баю-баю-баю»…
Голос явственно слышен в молчанье квартиры,
и такой он извечный, что чудится мне,
будто древнюю песню все матери мира
на несчетных наречьях поют в тишине.
