Андрей Плигузов - Стеклянная гора

12.

Открытой розы тонкие уколы –уколы в луковицу, где припрятан запах,и стебель тупо колется в ладонь,но по-другому, проще и понятней.На осень нет надежды, потому чтопопробуй-ка дождаться палых листьевс цветком в руке. Пиши ее как естьна вощаной бумаге, сквозь какуюи роза не уколет. А хотелосьбумаги попрозрачней, за бумагойисточник света - солнце, например,и чтоб оно под карандаш светилос той стороны прозрачного листа.

13.

Кузнечики подпиливают вечерна узеньком газоне. Вот бы имдругое средство объясниться с миром,помелодичней. Покажи им ноты —они могли бы петь, да неучены.А поперек двора везут ребенкав каталке. Он сидит как императори, упиваясь властью над старухой,его везущей, не глядит на нас,но помавает рукой,да мудрено за ним угнаться:лет тридцать пробежишься — и отстанешь,а он себе покатит по газонам,пока кузнечиков не передавит,и, оглянувшись, еще рукой поманит,но кого?

14.

Две половинки яблока (для старших –для Игоря и Пети) висят пока что вместе, ножеще не привезен на дачу, мы с женойчитаем все подряд и спимна крохотной веранде. Садслабо бьется в бельевых веревках,размахивая стираным тряпьеми поводя корнями.Догадываюсь, как толкуют сны,выходят умываться в полдень,благодарят погоду, и готовна это согласиться, только б далибудильник с потемневшим циферблатом,чтоб стрелки подкрутить -и лечь с женой,и встать отцом,и яблоко разрезать сыновьям.

15.

Спустись во двор,пока не гасят свет:прихрамывая на пустых колесах,машина носом тычется в объезд,а в заднее стекло глядит собака.И гладиолус из-под рук торговкилосиные рога наводитна тех, кто подойдет.Еврейка-осень,одергивая юбку на коленяхвыходит из подъезда, где живутвоенные мундиры, а в подвалеза теплою трубой сидят подросткии шепчутся над начатой бутылкой.Какие снятся управдому сны?Сосед-спортсмен, а угодил в больницу.Над нами - женятся. Все это в темноте.Век достает фонарик и светит,но не всем, тем, у кого зрачки не зарослислюдой и бычьим пузырем, и оттогоим нужно немного света.

16.

Кого теперь к стихам приревновать?Дом обойду и загляну в подвал,и там возьму, что захочу, без спросу.И отчего бы мне не рифмовать,когда и Бенедиктов рифмовали до сих пор всерьез рифмует Бродский?Я разрываю путы парных строк.Они - как влажная штриховка паутины,которая синицу не пустилалететь бы, да синице невдомектюремный шорох комаров и мушек.Она ныряет головой впереди чертит небо вдоль и поперек,ей бы моря спалить, да бить баклуши!А то, что паутинка на спине,паучья сеть, природный образ петли –об этомона, синица, и помнить позабыла.

17.

Спит Елена Прекрасная, изогнувшись,как танцовщица на акварелях Бакста.Пахнет козьим молоком утро,сын соседки, лет шести, не больше,смотрит в рамы полутемных окон:хочет - видит поле и дорогу,хочет - смотрится в стекло, зевает,и в стекле облизывает губы.Я его отдам сарматским девам,посажу на готские телеги,лебедя пущу ему воследи останусь у твоей постелиподавать кувшин, чтоб ты умылась,как проснешься.

18.

Геральдический опыт деревьев,венозной кленовой листвы,медленно сеющейсясквозь воздух к корням.Стало легче писать,не выдумывая настроенья,вспоминая, как ты говорила:"Завтра пятница, я буду попозже,дождись". А завтра под вечердве ленивых зарницыстанут наши писать именана расчищенном грифельном полепод созвездием Водолея.И еще одно имя — имя нашего сына,имя князя наследногосо звездою в осеннем гербе,где сплелись материнские ветвии отцовские корни, где мир и согласиев вечных объятьях древесных.

19.

Здесь - мановение рукив воздухе, где тесно от дыханьяучеников. А там — среди пустотыбредет, спотыкаясь, смердящий Лазарьи голые крылатые подросткиподдерживают его.Ниневийские глиняные львывброд переходят рекии терзают бегущие народы.Гибнут тысячелетние империи,старик играет на флейтеполузабытые гимны, три ноты,которые разрешаются в смерть.Но смерти нет.Закипает энкаустика фаюмскихпортретов, на мертвые лицаложится воск, пчелы роятся над камнем, которыйсейчас отвалят, и выйдет Лазарь,подоспевший к своему сроку.

20. Исаакий

Глаз навыкате, косящийв порт, где трутся корабли.Цоколь лампочки, светящейне вокруг, а внутрь земли.Мы подвешены за векик ленинградской пустоте,потому он нам не светит,светит он поглубже, темспрятанным, лежащим втунедо архангельской трубыи не слышащим витуюречь бесстыдной похвальбы,страждущим, обремененным,и нашедшим свой покойв корнях трав темно-зеленых,в том, что вечно под рукой.

21.

Москва спокойна. Небо над Москвойстоит на зубчатых гигантских башнях,построенных при Сталине. Теперьтуда идет с авоськой обывательи в чреве пышных феодальных замковплодятся тараканы. А недавнотуда гоняли строй ленивых пленных,и там лебедки пели по утрамблатной репертуар вороньих свадеб.Теперешние облака над намивисят все ниже - это от того,что времена меняются, и силывоеннопленных немцев иссякают,и нужно новым камнем подперетьнебесный свод, не то он оборветсявсей тяжестью на свет кремлевских звезд,и чтобы дальше жить, назавтра нужноидти войной и снова строить башни.

22.

Холодную воду пить,пока не припомнится снег,пока над макушкой твоейнастроен отвес луны.Зодиакальные Рыбыкрепко тебя стерегути кругленькие мотивчикинасвистывают на ключах.Ты так и спишь взапертинад городом, где мне жить,ты весь - два долгих глотканочной небесной воды,которую пить нельзя.

23.

Как тропинка, должно быть,насытилась детством,босыми ногами, рассыпанной ягодой.Раньше видел яснее и ближе –Читая в прожилках листа,прорехах сырой паутины,а теперь будто сверху гляжув помутившийся воздухи вижу - хотя без очков,но другими глазами:желтый пепел цветов чистотела,коросты осенних ручьев,заплутавших детей –покажи им дорогу, Господь!

II. Голубиная нота (1974-1980)

24.

Элизиум забытых подворотен,где пахнет пылью, луком и томатом,старухи Мойры вяжут на балконахноски и кофты к новым холодам.Здесь рваную рубашку Одиссеязаботливо стирала Навзикая,на чердаке охрипшие мальчишкитайком курили и судили мир,и разжимая кулаки, сдуваливолшебный пепел догоревших звезд.Гримасничали уличные боги,показывая радугу из шланга,бездомной кошкой прыгая с забора,монеткой улыбаясь под крыльцом.И все ~~ мальчишки, боги и старушки –толпились у проржавленной колонки,качали воду, ведрами стучали,как круглыми ахейскими щитами,и я стоял с ведром,и длился день...

25.