Владислав Ходасевич - Тяжёлая лира
Старуха
Запоздалая старуха,Задыхаясь, тащит санки.Ветер, снег.А бывало-то! В Таганке!Эх!Расстегаи — легче пуха,Что ни праздник — пироги,С рисом, с яйцами, с визигой…Ну, тянись, плохая, двигай!А кругом ни зги.«Эх, сыночек, помоги!»Но спешит вперед прохожий,Весь блестя скрипучей кожей.И вослед ему старухаЧто-то шепчет, шепчет глухо,И слаба-то, и пьянаБез вина.
Это вечер. Завтра глянетМутный день, метель устанет,Чуть закружится снежок…Выйдем мы — а у воротПротянулась из сугробаПара ног.Легкий труп, окоченелый,Простыней покрывши белой,В тех же саночках, без гроба,Милицейский увезет,Растолкав плечом народ.Неречист и хладнокровенБудет он, — а пару бревен,Что везла она в свой дом,Мы в печи своей сожжем.
7 декабря 1919ТЯЖЕЛАЯ ЛИРА
Музыка
Всю ночь мела метель, но утро ясно.Еще воскресная по телу бродит лень,У Благовещенья на Бережках обедняЕще не отошла. Я выхожу во двор.Как мало всё: и домик, и дымок,Завившийся над крышей! Сребро-розовМорозный пар. Столпы его восходятИз-за домов под самый купол неба,Как будто крылья ангелов гигантских.И маленьким таким вдруг оказалсяДородный мой сосед, Сергей Иваныч.Он в полушубке, в валенках. ДроваВокруг него раскиданы по снегу.Обеими руками, напрягаясь,Тяжелый свой колун над головоюЗаносит он, но — тук! тук! тук! — не громкоЗвучат удары: небо, снег и холодЗвук поглощают… «С праздником, сосед».— «А, здравствуйте!» Я тоже расставляюСвои дрова. Он — тук! Я — тук! Но вскореНадоедает мне колоть, я выпрямляюсьИ говорю: «Постойте-ка минутку,Как будто музыка?» Сергей ИванычПерестает работать, голову слегкаПриподымает, ничего не слышит,Но слушает старательно… «Должно быть,Вам показалось», — говорит он. «Что вы,Да вы прислушайтесь. Так ясно слышно!»Он слушает опять: «Ну, может быть —Военного хоронят? Только что-тоМне не слыхать». Но я не унимаюсь:«Помилуйте, теперь совсем уж ясно.И музыка идет как будто сверху.Виолончель… и арфы, может быть…Вот хорошо играют! Не стучите».И бедный мой Сергей Иваныч сноваПерестает колоть. Он ничего не слышит,Но мне мешать не хочет и досадыСтарается не выказать. Забавно:Стоит он посреди двора, боясь нарушитьНеслышную симфонию. И жалкоМне, наконец, становится его.Я объявляю: «Кончилось!» Мы сноваЗа топоры беремся. Тук! Тук! Тук!.. А небоТакое же высокое, и так жеВ нем ангелы пернатые сияют.
15 июня 1920«Леди долго руки мыла…»
Леди долго руки мыла.Леди крепко руки терла.Эта леди не забылаОкровавленного горла.
Леди, леди! Вы как птицаБьетесь на бессонном ложе.Триста лет уж вам не спится —Мне лет шесть не спится тоже.
9 января 1922«Не матерью, но тульскою крестьянкой…»
Не матерью, но тульскою крестьянкойЕленой Кузиной я выкормлен. ОнаСвивальники мне грела над лежанкой,Крестила на ночь от дурного сна.
Она не знала сказок и не пела,Зато всегда хранила для меняВ заветном сундуке, обитом жестью белой,То пряник вяземский, то мятного коня.
Она меня молитвам не учила,Но отдала мне безраздельно всё:И материнство горькое свое,И просто всё, что дорого ей было.
Лишь раз, когда упал я из окна,Но встал живой (как помню этот день я!),Грошовую свечу за чудное спасеньеУ Иверской поставила она.
И вот, Россия, «громкая держава»,Ее сосцы губами теребя,Я высосал мучительное правоТебя любить и проклинать тебя.
В том честном подвиге, в том счастье песнопений,Которому служу я в каждый миг,Учитель мой — твой чудотворный гений,И поприще — волшебный твой язык.
И пред твоими слабыми сынамиЕще порой гордиться я могу,Что сей язык, завещанный веками,Любовней и ревнивей берегу…
Года бегут. Грядущего не надо,Минувшее в душе пережжено,Но тайная жива еще отрада,Что есть и мне прибежище одно:
Там, где на сердце, съеденном червями,Любовь ко мне нетленно затая,Спит рядом с царскими, ходынскими гостямиЕлена Кузина, кормилица моя.
12 февраля 1917, 2 марта 1922«Так бывает почему-то…»
Так бывает почему-то:Ночью, чуть забрезжат сны —Сердце словно вдруг откуда-тоУпадает с вышины.
Ах! — и я в постели. ТолькоСердце бьется невпопад.В полутьме с ночного столикаСмутно смотрит циферблат.
Только ощущеньем кручиТы еще трепещешь вся —Легкая моя, падучая,Милая душа моя!
25 сентября 1920К Психее
Душа! Любовь моя! Ты дышишьТакою чистой высотой,Ты крылья тонкие колышешьВ такой лазури, что порой,
Вдруг, не стерпя счастливой муки,Лелея наш святой союз,Я сам себе целую руки,Сам на себя не нагляжусь.
И как мне не любить себя,Сосуд непрочный, некрасивый,Но драгоценный и счастливыйТем, что вмещает он — тебя?
13 мая — 18 июня 1920Душа
Душа моя — как полная луна:Холодная и ясная она.
На высоте горит себе, горит —И слез моих она не осушит;
И от беды моей не больно ей,И ей невнятен стон моих страстей;
А сколько здесь мне довелось страдать —Душе сияющей не стоит знать.
4 января 1921«Психея! Бедная моя!..»
Психея! Бедная моя!Дыханье робко затая,Внимать не смеет и не хочет:Заслушаться так жутко ейТем, что безмолвие пророчитВ часы мучительных ночей.
Увы! за что, когда всё спит,Ей вдохновение твердитСвои пифийские глаголы?Простой душе невыносимДар тайнослышанья тяжелый.Психея падает под ним.
4 апреля 1921Искушение
«Довольно! Красоты не надо.Не стоит песен подлый мир.Померкни, Тассова лампада,Забудься, друг веков, Омир!
И Революции не надо!Ее рассеянная ратьОдной венчается наградой,Одной свободой — торговать.
Вотще на площади пророчитГармонии голодный сын:Благих вестей его не хочетБлагополучный гражданин.
Самодовольный и счастливый,Под грудой выцветших знамен,Коросту хамства и наживыСебе начесывает он:
„Прочь, не мешай мне, я торгую.Но не буржуй, но не кулак,Я прячу выручку дневнуюСвободы в огненный колпак“.
Душа! Тебе до боли тесноЗдесь, в опозоренной груди.Ищи отрады поднебесной,А вниз, на землю, не гляди».
Так искушает сердце злоеПсихеи чистые мечты.Психея же в ответ: «Земное,Что о небесном знаешь ты?»
4 июня — 9 июля 1921«Пускай минувшего не жаль…»
